Для Мэгги работа на выгонах была теперь всего ненавистнее. ВДрохеде удалось удержать только одного наемного овчара, и замены ему ненаходилось; Австралии всегда больше всего не хватало рабочих рук. И пока Боб незамечал, что Мэгги выбилась из сил и стала раздражительна, и не велел ей ввоскресенье отдохнуть, она работала на выгонах целыми неделями без передышки.Но если он давал ей передышку, это значило, что самому ему придется ещетяжелей, и потому Мэгги старалась не показать, до чего измучилась. У нее и вмыслях не было, что она может просто-напросто отказаться разъезжать по выгонам,как простой овчар, ведь у нее малые дети. Она знала: о детях в доме заботятся,она им нужна гораздо меньше, чем Бобу. Она не умела понять, что малыши всеравно в ней нуждаются; ведь она отдала их в хорошо знакомые, любящие руки,думалось ей, и если ей так хочется с ними побыть, это с ее стороны чистейшийэгоизм. Да-да, эгоизм, уговаривала она себя. Притом ей не хватало уверенности всебе, которая подсказала бы, что для малышей она такая же единственная инезаменимая, как они для нее. И вот она ездит по выгонам и неделями не видитдетей, возвращается домой лишь поздно вечером, когда они уже спят.

Стоило Мэгги взглянуть на Дэна — и у нее всякий раз щемилосердце. Красивый малыш, даже чужие люди на улицах Джилли замечают это, когдаФиа берет его с собой в город. Почти всегда он улыбается, и нрав у негосвоеобразный — удивительная смесь спокойствия и глубокой, тихой радости;похоже, этот человечек уже сложился как личность и познал самого себя, и далосьему это без мучений, какие обычно испытывает растущий ребенок; почти всегда онбезошибочно разбирается в людях и в том, что его окружает, никогда и ни от чегоне злится и не теряется. В иные минуты мать по-настоящему пугалась, видя, дочего он похож на Ральфа, но остальные явно не замечали сходства. Ральф давноуже уехал из Джилли, и притом, хотя у Дэна то же сложение и те же черты лица,одно существенное различие затуманивает истину. Волосы у него не черные, как уРальфа, а золотистые — не цвета заката или спелой пшеницы, но цвета дрохедскихтрав: бледное золото с кремовым и серебристым отливом.

Джастина обожает братишку, полюбила его с первой минуты.Готова отдать ему все самое лучшее, в лепешку расшибется, лишь бы егопорадовать. С тех пор как он научился ходить, она никогда не оставляет егоодного, к немалому облегчению Мэгги, — ведь миссис Смит и Кэт с Минни уженемолоды, могут и не уследить за проворным малышом. В одно из редких своихсвободных воскресений Мэгги взяла дочку на колени к себе и очень серьезнопопросила хорошенько присматривать за Дэном.

— Мне никак нельзя оставаться дома и самой за нимсмотреть, — сказала она, — так что я полагаюсь на тебя, Джастина. Дэн— твой маленький братик, и ты должна все время следить, чтобы с ним неслучилось никакой беды.

Светлые глаза дочери смотрели понимающе, внимательно, онаслушала сосредоточенно, совсем не как четырехлетний ребенок, которого поминутночто-нибудь отвлекает.

— Не беспокойся, мам, — живо сказала она. — Явсегда буду о нем заботиться вместо тебя.

— Жаль, что я сама не могу о нем заботиться, —вздохнула Мэгги.

— А мне не жаль, — самоуверенно заявиладочь. — Лучше пускай Дэн будет мой. Не бойся. Я пригляжу. С ним ничегоплохого не случится, — заверила она.

Эти заверения, конечно, успокаивали, но как-то не утешали.Мэгги чувствовала, что смышленая не по годам девчурка готова отнять у нее сына,и никак этому не помешаешь. И надо возвращаться на выгоны, оставляя Дэна подбдительной охраной Джастины. Ее обокрала собственная дочь, маленькое чудовище.В кого она, спрашивается, такая уродилась? Не в мать, не в Люка, не в Фиону.

Но теперь она, по крайней мере, и улыбается, и смеется. Дочетырех лет ее никогда ничто не забавляло, научилась она этому, должно быть,благодаря Дэну, он-то умел смеяться еще в колыбели. А когда смеется Дэн, с нимсмеется и Джастина. Дети Мэгги все время чему-то учатся друг у друга. Но дочего обидно, что они прекрасно обходятся без матери. К тому времени, каккончится эта мерзкая война, думала Мэгги, Дэн уже станет большой и не будетлюбить меня, как надо, Джастина всегда будет ему ближе. Ну почему, чуть толькомне покажется, что я начинаю устраивать свою жизнь по-своему, каждый разчто-нибудь да случается? Мне совсем ни к чему ни эта война, ни засуха, и вотнадо ж было им разразиться…

Пожалуй, вышло даже к лучшему, что для Дрохеды насталитяжелые времена. Если б не это, Джек и Хыоги тоже в два счета ушли бы в армию.А так выбора не было — пришлось им остаться и лезть из кожи вон, чтобы спастивсе, что можно, от засухи, которую позже назовут Великой Сушью. От неепострадало свыше миллиона квадратных миль посевов и пастбищ, от юга штатаВиктория до лугов Митчелла на Северной территории, где обычно трава стоялачеловеку по пояс.

Но война требовала не меньше внимания, чем засуха. Близнецывоевали в Северной Африке, и потому обитатели Дрохеды жадно следили за каждымприливом и отливом в сражении, которое прокатывалось взад и вперед по Ливии.Исконные труженики, они всей душой стояли за лейбористов и терпеть не моглинынешнее правительство, лейбористское по названию, но консервативное посуществу. Когда в августе 1941-го Роберт Гордон Мензис признал своюнесостоятельность и подал в отставку, они возликовали, а когда 3 октябрявозглавить правительство предложено было лидеру лейбористов Джону Кертину, дляДрохеды это был самый большой праздник за многие годы.

В сороковом и сорок первом все возрастающую тревогу вызывалаЯпония, особенно после того как Рузвельт и Черчилль лишили ее нефти. Европадалеко, и, чтобы вторгнуться в Австралию, Гитлеру пришлось бы перебросить своивойска за двенадцать тысяч миль, а вот Япония — это Азия, часть ЖелтойОпасности; точно неотвратимо спускающийся маятник в рассказе Эдгара По,нависает она над богатым, пустынным, малолюдным колодцем Австралии. И никто вАвстралии ничуть не удивился, когда японцы напали на Пирл-Харбор: все давноэтого ждали, не в Пирл-Харбор — так где-нибудь еще. Внезапно война придвинуласьвплотную, не сегодня-завтра она ворвется в каждый двор. Австралию от Японииотделяет не океан, между ними лежат всего лишь большие острова да малые моря.

На Рождество 1941-го пал Гонконг; но уже Сингапура япошкамвовек не взять, говорили австралийцы себе в утешение. А потом пришла весть овысадке японцев в Малайе и на Филиппинах; мощная военно-морская база в нижнемконце Малайского полуострова держала море под постоянным прицелом своихогромных пушек, и флот ее стоял наготове. Но 8 февраля 1942-го японцы пересеклиузкий Джохорский пролив, высадились в северной части острова Сингапур и подошлик городу с тыла, где все его пушки были бессильны. Сингапур был взят даже безбоя.

А потом — замечательная новость! Все австралийские войска изСеверной Африки возвращаются на родину! Премьер-министр Кертин преспокойновыдержал бурю Черчиллева гнева и твердо заявил, что австралийские войска должныпрежде всего защищать свою родину. Шестая и Седьмая австралийские дивизиинемедленно погрузились на корабли в Александрии; Девятая дивизия, которая покачто набиралась сил в Каире после тяжелых боев при Тобруке, должна былаотправиться следом, как только прибудут еще суда. Фиа улыбалась, Мэггинеудержимо ликовала. Джиме и Пэтси возвращаются домой!