мгновение выпускал ее из плена своих рук, чтобы потом вновь притянуть к себе. Ее кожа была обжигающей. Они медленно плавились в ночной прохладе. Екатерина отвечала так осторожно, будто боялась, что он встанет и оставит ее во мраке ночи, если почувствует, что ей этого тоже хочется.

Когда Екатерина сама оторвалась от него, Вильгельм смог отдышаться.

– Вильгельм, я… – начала она, слегка растрепанная, с искусанными и зацелованными губами.

– Не говори, ничего не говори, прошу тебя, – срывающимся голосом произнес Вильгельм и снова подался вперед, но она положила руки ему на грудь. Вильгельм не посмел подвинуться ближе.

«Только не сейчас! Только не говори, что я тебе не нужен. Ты даже не представляешь, насколько ты нужна мне», – подумал Вильгельм, но не знал уже, кому Екатерина нужна больше: Земле или ему самому.

Она улыбалась.

– Ваша душа не лжет, я чувствую это, – сказала Екатерина и рассмеялась. Рассмеялась тихо, словно испугалась, что ночь пристыдит их.

– Так вы согласны? – прошептал Вильгельм и подался вперед снова. В этот раз Екатерина его не остановила.

– Я бы никогда не смогла отказать вам, – ответила она.

Вильгельм же знал – могла бы. Но он бы никогда не спросил бы снова.

Глава тридцать вторая

Блеск свечей растворялся в темной и мутной жиже бутылки. Мрак небольшой комнаты, куда словно на свалку притаскивали золоченые канделябры, малахитовые шкатулки и прочую дорогую дребедень, рассеивался ровно на столько, чтобы осветить небольшой стол, со всех сторон заваленный вещами.

Ванрав сидел уже давно, пару дней так точно, но не мог сказать наверняка. Он пил, пил, прерываясь только на сон. Пустые бутылки лежали вокруг стола, но их не спешили убирать. Слугам Ванрав запретил входить, а они не слишком спешили перечить хозяину дома и занимались домашними делами без страха, что Ванрав что-то учудит, накричит или шлепнет.

Ванрав мог посоревноваться с Вильгельмом в любви к спиртному. Вильгельм пристрастился к бутылке во времена работы с Генрихом Ульманом, вскоре затянул и Норриса, и если Генрих с Норрисом сумели держать себя под контролем, то Вильгельм не смог. А Ванрава никто не втягивал – он все начинал самостоятельно, таков его принцип. Годрик бы скорее покурил. На самом деле, к удивлению множества его знакомых, Годрик не очень-то любил пить и пил только на виду у других. А вот когда его никто не видел, чаще курил – он очень любил человеческие сигареты и привез в свои апартаменты на Шаттле несколько огромных коробок. А принципы Ванрава не позволяли, и курил он неохотно. Других принципов у него тоже было много.

Ванрав и сам не мог себе объяснить, отчего отсиживался в подвале, хотя мог уже продолжать выполнять план, который, как он считал, обязательно привел бы миссию к радостному финалу. Но он продолжал сидеть, пить настойку, рецепт которой купил в запретном квартале одного из Шаттлов и варил самостоятельно.

Лучше бы он не разговаривал с Вильгельмом. Не выслушивал его искренние извинения, напомнившие случай, когда Эльгендорф извинялся перед ним за разбитую склянку на уроке химии. Тогда, как и сейчас, он не смущался, не думал, а говорил так, будто чувствовал каждое произнесенное слово особенно хорошо.

Лучше бы он вообще не ездил к Вильгельму. Сад Почитателя оказался слишком красивым, живым. Таким, что даже Норрис восхитился.

Лучше Ванрав никогда не находил Норриса, не отправлял бы его в прошлое, чтобы подстраховать и себя, и жизнь Почитателя, который вполне мог и не пережить перемещение во времени. Лучше бы Ванрав не пытался запугать Норриса и обмануть. Угрозы, казалось, не испугали его. А Ванраву все еще нужно было держать Норриса под контролем, хотя бы воображаемым.

Лучше бы он не несся со всех ног к имению Вильгельма, когда нашел его по следам машины. Лучше бы и не привозил Артоникс – думал, что все снова пойдет согласно плану, но оказалось, что камень имел собственный план.

Лучше бы не предлагал Вильгельму найти Екатерину. Лучше бы вообще не напоминал о ней. Лучше бы он вообще не участвовал в этой операции, а сидел на своей кухне и варил пойло. А лучше бы, чтобы они с Вильгельмом вообще никогда не встречались.

– Лучше бы? – спросил Ванрав.

– Хватит мямлить. Знаешь ведь, что нет. – Скривился Годрик, подошел к Ванраву из темного угла и выхватил из рук бутылку. Хотел было пригубить, но стоило ему понюхать настойку, как лицо его перекосило. – Какая дрянь.

– У людей лучше? – хмыкнул Ванрав, достал еще одну бутылку и налил настойки в стопку. Выпил. Прокашлялся.

– Смотря что пить и как пить. А что ты? Ты сидишь в подвале дома и хлещешь определенную гадость уже сколько? Два дня?

– А тебе какое дело? Делаю, что хочу.

– А какой толк от тебя здесь? Пойдешь на корм клопам?

– Тебе не все равно? Ты вообще не собирался мне помогать! – Ванрав отставил бутылку и посмотрел на Годрика. В полумраке подвала, освещенный только тусклыми свечами, Годрик, казалось, сливался со стенами. Только светлые волосы выделялись ярким пятном на фоне тьмы. Он похож на свечу.

– Я все равно в команде, достанется всем. – Годрик скрестил руки перед грудью и прислонился к стене спиной. – Лучше вступиться сейчас, чем потом пытаться себя выгораживать. А ты что? Ты посмотри на себя!

– Не смотри так на меня. И без твоего страдальческого взгляда тошно! – буркнул Ванрав и вытер губы рукавом рубахи.

Годрик легким движением руки убрал прилипшую ко лбу прядь, достал из кармана сигарету, которую привез из двадцать первого века, щелкнул зажигалкой, затянулся и вновь улыбнулся. Казалось, он был на ромашковом поле и плел венки, а не в загаженном подвале пытался уговорить вернуться коллегу на путь истинный.

Ванрав не мог понять Годрика. Пытался, много лет внимательно его рассматривал, но так и не понял, хотя они были знакомы всю жизнь.

Годрик всегда улыбался, всегда был счастлив, когда, казалось, что даже у самого правильного гражданина без дефектов и отклонений уголки губ не смогут подняться. Годрик мог. И даже если его губы не улыбались, то эту функцию выполняли голубые глаза. Ему было все равно, с кем быть, на чьей стороне воевать, что делать – он всегда и везде был счастлив. Хотя и предпочитал держаться Ванрава. Не важно, что им предстояло: списывание ли теста по астрономии, издевательства над одногруппниками, запрещенные в учебном кампусе вечеринки или составление плана спасения Земли. Они были вдвоем. Но Ванраву все равно казалось, что у Годрика был собственный план каждый раз,