доселе обеспеченной жизни, парень опьянел, и когда ему стала оказывать внимание такая шикарная женщина, легко попался на удочку и женился. Он знал, конечно, о ее интересном положении и брал ее как невесту Будкина, в душе, наверное, даже гордясь тем, что сумел отбить чужую невесту. Но вот когда появилась дочка, Катя решила потребовать алименты с отца, и отцом оказался не Будкин, а его предшественник Чебыкин, к тому времени заведовавший сельхозтехникумом в Устюге. Высудила она с него 5 рублей в месяц.

Неудивительно, что она и в коммуне продолжала привычный ей образ жизни и не хотела хоть сколько-нибудь сносно работать, а поэтому коммуне, кроме вредного влияния на коммунарок, ничего не давала.

Итак, Страго как любезный кавалер заставлять ее получше относиться к работе не мог. А между тем ясли стали все больше походить на свинарник. Матери стали говорить, что они разберут детей по домам, осаждали меня просьбами что-нибудь предпринять.

Так как исправить Катю надежды не было, оставалось только убрать ее из яслей. Для этого я решил провести собрание матерей-коммунарок и руководить им попросил учительницу Бобыкину. Она была очень зубастая, к тому же с Катей они враждовали, поэтому я был уверен, что они доведут Катю на собрании до того, что она сама запросит отставки. Так оно и вышло, она отказалась от яслей.

Я предложил ей заведовать огородным хозяйством — слыхал, мол, что вы любите это дело. Она согласилась, и как будто все утряслось.

Но я не все учел. Не учел людской низости и подлости. Страго и Бровин после этой истории перестали со мной разговаривать: как же, обидел даму их сердца. А Пустохин, когда приехал на несколько дней в коммуну, даже постарался со мной не встретиться.

Уезжая, он оставил мне пространное письмо, в котором обвинял меня в том, будто я восстанавливаю коммунаров против агрономов, и писал, что он и Бровин вынуждены будут уйти из коммуны и что Страго тоже собирается уходить.

Такого оборота я никак не ожидал. Передо мной встала дилемма: или получить обвинение в спецеедстве, то есть в том, что я выжил из коммуны специалистов, да хуже того, еще и двадцатипятитысячника. За это мне, конечно, было бы несдобровать. Оправдываться было бы трудно, ведь уходить собирались сразу трое, одно это подтверждало мою вину. Или надо уходить подобру-поздорову из коммуны самому.

Уходить мне, конечно, не хотелось, жаль было оставлять начатое дело. Да и коммунаров это огорчило бы, особенно женщин, которые со всеми волнующими их вопросами шли ко мне. Они верили, что я из любых затруднений найду выход и боялись, что без меня никто не сумеет ими руководить.

И все же пришлось решиться на уход. В частности еще и потому, что мне стало трудно оставаться полезным коммуне: влиять на дела и руководство я не мог, потому что Страго со мной не разговаривал, а моя близость с коммунарами стала бы истолковываться как натравливание их на эту руководящую группу[452].

Я знал, конечно, что мой уход коммунары не смогут правильно понять, что он будет расценен ими как ренегатство, и что, наконец, много заговорит об этом и окружающее население. Поэтому решил уехать из района вообще. С первыми пароходами я отправил жену с Леонидом к Феде в Иваново-Вознесенск в надежде, что жене удастся там устроиться хотя бы уборщицей. А сам, написав пространное заявление в райком, пошел с ним туда лично.

В райкоме согласились с тем, что мне в коммуне оставаться нельзя. Вернее, они определили — незачем, ввиду наличия там руководителя в лице Страго. Но из района отпустить отказались, решив использовать меня на руководящей работе в райколхозсекции.

В это время в райкоме появился уполномоченный крайкома, некто Дунаев. Он настаивал, чтобы меня отпустили на курсы инструкторов при Крайльносоюзе, которыми он как раз заведовал. Райком и его не послушал. Тогда он дал мне записку в окружком и я с нею и с выпиской из протокола райкома поехал в Устюг. Там мне сразу же дали путевку на курсы.

С той поры коммуна была для меня потеряна. Да и вообще я потерял свою точку в жизни.

Часть 6. Трудные годы

Вохма

Да, с уходом из коммуны я потерял свою точку в жизни. Учеба на курсах меня интересовала мало, так как готовили нас для организации и руководства поселковыми товариществами. Но по окончании курсов меня сочли пригодным в инструктора при крайльносоюзе и я с трудом, только через крайком партии, добился, чтобы меня направили работать в район.

Избрал я Вохомский район[453] и приехал туда в конце августа. По пути из Архангельска в Вохму заезжал в коммуну. Жена была уже дома, на работу в Иванове она не устроилась, а Леонид остался у Феди. Заезжал я только затем, чтобы взять кой-какие свои вещи, не пробыл в коммуне и одних суток.

Провожая жену в Иваново, я надеялся, что она там обоснуется, живя в городе около Феди и имея при себе же и Леонида, сумеет освоиться с жизнью врозь со мною. Дело в том, что трещина в совместной нашей жизни была непоправимой, во взаимоотношениях повторилось прежнее, частые ссоры, которые для нас обоих не были удовольствием. Мне просто хотелось остаться одному. Не потому, что я считал холостяцкую жизнь для себя более удобной, а просто хотел не жить ни с той, ни с другой, чтобы никоторой не было обидно. Может, тогда одна из них станет относиться ко мне безразлично или даже возненавидит.

Казалось бы, чего проще: уехав в Вохму, никоторой не писать. Но этого я не мог, не мог отказать в переписке первым. Вот если бы одна из них сама перестала писать. Но едва я дал свой адрес, жена стала осаждать меня письмами, в