де революция имеет два более или менее «равноправных» центра: Москву и Питер. Есть «московская» «правда» и «ленинградская» «правда». Есть ЦК, но есть и автономная группа ленинградских цекистов. У некоторых тогдашних ленинградских руководителей этот налет «удельного княжества», этот особый дух «аристократизма» проявлялся подчеркнуто грубо, у других «потоньше». Но дух этот был у всех. Его культивировали в организации – вплоть до комсомола. Все-де «у нас» в Петере лучше, «мы» – соль земли, «мы» лучшие ленинцы, «мы» не какая-нибудь обычная организация и поэтому «мы» можем не так уж слушаться «Москвы».

В 1925–1926 годах Зиновьев стоял во главе ленинградской организации. «Ему удалось, – писал он о себе в третьем лице, – увлечь за собой на фракционный путь почти всю тогдашнюю партийную верхушку, которая, в свою очередь, потянула за собой на этот путь значительную часть ленинградского партийного и комсомольского актива. Благодаря этому „новая“ оппозиция сразу получила готовые организационные рычаги, которые она смогла повернуть против ЦК партии. Ленинград стал организационным плацдармом, на котором она формировала и развертывала свои „силы“ готовясь к борьбе против ЦК»[819]. Главные усилия зиновьевцев с первых же шагов были направлены на то, чтобы «закрепиться» в Ленинграде и превратить его в свою фракционную «цитадель». Им до известной степени это тогда удалось, и они не хотели расставаться со своими позициями и после XV съезда.

30 августа 1928 года в Харбине умер Лашевич – в результате то ли автомобильной катастрофы, то ли суицида. Горшенин получил партийное поручение организовать сбор денег с целью приобретения бюста Лашевича для установки в уголке Лашевича в Московском доме Красной армии. Также Горшенина обязали организовать выпуск сборника, посвященного памяти Михаила Михайловича (собрать статьи, фотографии, документы), что он выполнил только наполовину, «т. к. вскоре выяснилось, что этот сборник выпущен быть не может». Собранные статьи и фотоснимки Лашевича получил Зиновьев – память о Лашевиче была передана на откуп оппозиции. Похороны красного командира состоялись в Ленинграде на Марсовом поле. При захоронении Петропавловская крепость произвела артиллерийский салют. Бакаев вспоминал: «Небольшая группа – Зиновьев, Евдокимов, я – Бакаев, Куклин и еще кто-то из наших товарищей, не помню, кто именно, получили разрешение ЦК ВКП(б) на <…> участие в похоронах». Зиновьев рассказывал Бакаеву, что он использовал эту поездку в Ленинград для встречи с целым рядом единомышленников, на квартире Шарова «провел совещание с остававшейся ему верной молодежью; кроме того, он беседовал с рядом других лиц»[820]. О том же свидетельствовал Евдокимов, перемещая собрание к себе домой. В 1928 году во время похорон Лашевича, организация которых была рассчитана на демонстрацию сочувствия зиновьевцам, у него на квартире был Зиновьев, и туда после похорон пришла группа зиновьевцев. «Встреча эта вылилась в разговоры о сохранении кадров в Ленинграде и связей с московскими зиновьевцами»[821].

А вот свидетельство Петра Тарасова, без слова о Зиновьеве: «После похорон М. М. Лашевича я с Зориным зашел на квартиру к Сурову, зная, что соберутся Соболь, Румянцев, Суров, кажется, Середохин и еще кто-то не помню точно. Характер разговоров обычный для таких встреч – воспоминания о прошлой оппозиционной борьбе, руготня по адресу партийного руководства, высказывание надежд на будущую борьбу. Трудно оформить в стройные мысли все эти беседы, очень часто они носили чрезвычайно сумбурный характер и ясно лишь одно, что тон, основной характер этих бесед был явно враждебным партии»[822]. Зиновьев приехал в Ленинград и на похороны своей жены, З. И. Лилиной, скончавшейся 28 мая 1929 года от рака легких, – той самой Лилиной, контакт с которой искали оппозиционеры на Бийском курорте двумя годами ранее. «Мы проводим ряд „слетов“ и совещаний зиновьевцев», – комментировал он такую активность[823]. Похороны Лилиной, признавался один из старых поклонников Зиновьева, Иван Куприянович Наумов, «…это по-своему была проверка своих сил подобно особой демонстрации в Октябрьские дни 1927 года. Зиновьевцы были все мобилизованы на агитацию, чтобы являлись знакомые и бывшие сторонники, чтобы приходить чуть ли не с семьями. Во время шествия открыто велась агитация со стороны Шарова, Левина, что неправильно хоронят в Александро-Невской Лавре, надо бы на Марсовом поле, что теперешнее ленинградское руководство показывает свою несостоятельность и в этих похоронах, что разве бы мы так организовали»[824].

На квартире Якова Шарова, что на Петроградской стороне, после похорон было проведено заседание, созванное Владимиром Левиным с участием молодежи – С. Мандельштама, В. Румянцева и других единомышленников[825]. «На этом нелегальном заседании был Зиновьев, – добавил Румянцев, – который <…> поставил перед нами как основную задачу не терять между собой связи и сохранять кадры». По существу, это заседание «являлось организационным». Румянцеву председатель Ленинградского жилищно-арендного кооператива В. С. Левин сообщил, что:

– слушатель ленинградских курсов директоров совхозов Фома Григорьевич Наливайко повел работу по Нарвскому району,

– директор ОРСа на Октябрьской железной дороге Михаил Симонович Рэм – по Центральному,

– бывший слушатель Военно-политической академии им. Толмачева Лаптев (ныне на Балтийском заводе) – по Василеостровскому,

– выпускница Электротехнического института, известная подруга В. В. Маяковского Мария («Муся») Яковлевна Натансон – по Петроградскому району,

– директор авторемонтного завода Ленсовета Лев Ильич Сосицкий – по Выборгскому району,

– и недавно умерший Михайлов с Виктором Рябовым (последний – еще один слушатель Военно-политической академии им. Толмачева) – по Володарскому району[826].

Сергей Мандельштам резюмировал: после возвращения целого ряда бывших зиновьевцев в Ленинград «мы развернули практическую работу в направлении консолидации зиновьевских кадров, в результате чего организация была восстановлена»[827].

Со слов Сергея Михайловича Гессена вся эта активность звучала безобидней: в 1929 году он имел «довольно большое количество встреч с ленинградскими зиновьевцами, как в одиночку, так и в различных компаниях». Перед поездкой в Ленинград в октябре он «виделся один раз с Зиновьевым (который только что вернулся тогда из отпуска) и вел с ним беседу о политическом положении в партии и стране и о политических перспективах. Каких-либо организационных поручений (подобно тому, как это было в январе 1929 г.) Зиновьев в этот раз мне не давал, а только рекомендовал повидаться с теми зиновьевцами, которых я лучше знаю, причем советовал не слишком расширять круг встреч». «С частью из них я вел политические беседы более или менее откровенные, в зависимости от того, с кем имею дело; с другими же (особенно при „компанейских“ встречах) я иногда уклонялся от злободневных политических разговоров, так, например, по случаю моего приезда Наливайко и Морозов устроили вечеринку с участием еще нескольких зиновьевцев Нарвского района (кто именно был, сейчас не помню) и были обижены тем, что я уклонился от разговора на актуальные политические темы в этом кругу. Точно так же у