Расплата с Андреем Антоновичем началась немедленно. Увы, онпочувствовал это с первого взгляда на свою прекрасную супругу. С открытымвидом, с обворожительною улыбкой, быстро приблизилась она к СтепануТрофимовичу, протянула ему прелестно гантированную ручку и засыпала его самымилестными приветствиями, – как будто у ней только и заботы было во всё это утро,что поскорей подбежать и обласкать Степана Трофимовича за то, что видит егонаконец в своем доме. Ни одного намека об утрешнем обыске; точно как будто онаеще ничего не знала. Ни одного слова мужу, ни одного взгляда в его сторону, –как будто того и не было в зале. Мало того, Степана Трофимовича тотчас жевластно конфисковала и увела в гостиную, – точно и не было у него никакихобъяснений с Лембке, да и не стоило их продолжать, если б и были. Опятьповторяю: мне кажется, что, несмотря на весь свой высокий тон, Юлия Михайловнав сем случае дала еще раз большого маху. Особенно помог ей тут Кармазинов(участвовавший в поездке по особой просьбе Юлии Михайловны и таким образом,хотя косвенно, сделавший наконец визит Варваре Петровне, чем та, по малодушиюсвоему, была совершенно восхищена). Еще из дверей (он вошел позже других)закричал он, завидев Степана Трофимовича, и полез к нему с объятиями, перебиваядаже Юлию Михайловну.

– Сколько лет, сколько зим! Наконец-то… Excellent ami.[190]

Он стал целоваться и, разумеется, подставил щеку.Потерявшийся Степан Трофимович принужден был облобызать ее.

– Cher, – говорил он мне уже вечером, припоминая всё отогдашнем дне, – я подумал в ту минуту: кто из нас подлее? Он ли, обнимающийменя с тем, чтобы тут же унизить, я ли, презирающий его и его щеку и тут же еелобызающий, хотя и мог отвернуться… тьфу!

– Ну расскажите же, расскажите всё, – мямлил и сюсюкалКармазинов, как будто так и можно было взять и рассказать ему всю жизнь задвадцать пять лет. Но это глупенькое легкомыслие было в «высшем» тоне.

– Вспомните, что мы виделись с вами в последний раз вМоскве, на обеде в честь Грановского, и что с тех пор прошло двадцать четырегода… – начал было очень резонно (а стало быть, очень не в высшем тоне) СтепанТрофимович.

– Се cher homme,[191] – крикливо и фамильярно перебилКармазинов, слишком уж дружески сжимая рукой его плечо, – да отведите же наспоскорее к себе, Юлия Михайловна, он там сядет и всё расскажет.

– А между тем я с этою раздражительною бабой никогда иблизок-то не был, – трясясь от злобы, всё тогда же вечером, продолжал мнежаловаться Степан Трофимович. – Мы были почти еще юношами, и уже тогда яначинал его ненавидеть… равно как и он меня, разумеется…

Салон Юлии Михайловны быстро наполнился. Варвара Петровнабыла в особенно возбужденном состоянии, хотя и старалась казаться равнодушною,но я уловил ее два-три ненавистных взгляда на Кармазинова и гневных на СтепанаТрофимовича, – гневных заранее, гневных из ревности, из любви: если бы СтепанТрофимович на этот раз как-нибудь оплошал и дал себя срезать при всехКармазинову, то, мне кажется, она тотчас бы вскочила и прибила его. Я забылсказать, что тут же находилась и Лиза, и никогда еще я не видал ее болеерадостною, беспечно веселою и счастливою. Разумеется, был и МаврикийНиколаевич. Затем в толпе молодых дам и полураспущенных молодых людей,составлявших обычную свиту Юлии Михайловны и между которыми эта распущенностьпринималась за веселость, а грошовый цинизм за ум, я заметил два-три новыхлица: какого-то заезжего, очень юлившего поляка, какого-то немца-доктора,здорового старика, громко и с наслаждением смеявшегося поминутно собственнымсвоим вицам, и, наконец, какого-то очень молодого князька из Петербурга,автоматической фигуры, с осанкой государственного человека и в ужасно длинныхворотничках. Но видно было, что Юлия Михайловна очень ценила этого гостя и дажебеспокоилась за свой салон…

– Cher monsieur Karmazinoff,[192] – заговорил СтепанТрофимович, картинно усевшись на диване и начав вдруг сюсюкать не хуже Кармазинова,– cher monsieur Karmazinoff, жизнь человека нашего прежнего времени и известныхубеждений, хотя бы и в двадцатипятилетний промежуток, должна представлятьсяоднообразною…

Немец громко и отрывисто захохотал, точно заржал, очевиднополагая, что Степан Трофимович сказал что-то ужасно смешное. Тот с выделаннымизумлением посмотрел на него, не произведя, впрочем, на того никакого эффекта.Посмотрел и князь, повернувшись к немцу всеми своими воротничками и наставивпенсне, хотя и без малейшего любопытства.

– …Должна представляться однообразною, – нарочно повторилСтепан Трофимович, как можно длиннее и бесцеремоннее растягивая каждое слово. –Такова была и моя жизнь за всю эту четверть столетия, et comme on trouvepartout plus de moines que de raison,[193] и так как я с этим совершенносогласен, то и вышло, что я во всю эту четверть столетия…

– C’est charmant, les moines,[194] – прошептала ЮлияМихайловна, повернувшись к сидевшей подле Варваре Петровне.

Варвара Петровна ответила гордым взглядом. Но Кармазинов невынес успеха французской фразы и быстро и крикливо перебил Степана Трофимовича.

– Что до меня, то я на этот счет успокоен и сижу вот ужеседьмой год в Карльсруэ. И когда прошлого года городским советом положено былопроложить новую водосточную трубу, то я почувствовал в своем сердце, что этоткарльсруйский водосточный вопрос милее и дороже для меня всех вопросов моегомилого отечества… за всё время так называемых здешних реформ.

– Принужден сочувствовать, хотя бы и против сердца, –вздохнул Степан Трофимович, многозначительно наклоняя голову.

Юлия Михайловна торжествовала: разговор становился иглубоким и с направлением.

– Труба для стока нечистот? – громко осведомился доктор.

– Водосточная, доктор, водосточная, и я даже тогда помогалим писать проект.

Доктор с треском захохотал. За ним многие, и уже на этот разв глаза доктору, который этого не приметил и ужасно был доволен, что всесмеются.

– Позвольте не согласиться с вами, Кармазинов, – поспешилавставить Юлия Михайловна. – Карльсруэ своим чередом, но вы любитемистифировать, и мы на этот раз вам не поверим. Кто из русских людей, изписателей, выставил столько самых современных типов, угадал столько самыхсовременных вопросов, указал именно на те главные современные пункты, изкоторых составляется тип современного деятеля? Вы, один вы, и никто другой.Уверяйте после того в вашем равнодушии к родине и в страшном интересе ккарльсруйской водосточной трубе! Ха-ха!