«задолбавших». – Не буду тебе сегодня мешать. Кстати, мои ребята из службы охраны твой дом посмотрели и предлагают на охрану поставить. Рольставни сделать, датчики по периметру. Не возражаешь?

– Прослушку еще поставить… – язвительно добавила Александра.

– Какую прослушку? Зачем прослушку?

– Да в доме у меня ничего ценного нет, – сказала Александра.

– Все так считают, пока не потеряют. И потом, самое ценное для меня – ты сама…

* * *

Ночью дождь, бесконечный, как бразильский сериал, тоскливый, как воспоминание о несчастной любви, и безысходный, как поздняя осень, не закончился. Отбивал меланхоличную дробь по крыше дома, унося мысли в прошлое. Александра долго не могла уснуть. Вспомнила похороны отца, проходившие в такой же промозглый день три года назад дышать.

Отец, с заострившимися чертами сухого лица и горделивым, ставшим как будто больше носом, был тогда похож на фараона или жреца. Именно такими она их себе представляла – величественно-спокойными в осознании вечной мудрости, недоступной простым смертным. Как здорово было бы пообсуждать с отцом то, над чем она сейчас работает, и все те события, которые ворвались в ее жизнь. У отца всегда был нестандартный взгляд на вещи. Наверное, это и помогло ему стать крупным ученым.

Порыв ветра хлестнул мокрыми ветвями вишни по оконному стеклу, громыхнул листом железной кровли на сарае у стариков-соседей, от безденежья давно забросивших свое хозяйство, загудел в кронах деревьев и унесся гулять по поселку. Но не унес ее воспоминания. Тот разговор с отцом она помнила хорошо. Будто вчера все было. Они тогда пили чай с пирожками, которые, следуя давней традиции, испекла мама, прежде чем уехать на Новодевичье на могилу к своему отцу – старому большевику. Она туда всегда ездила на годовщину Октября. Деда Александра помнила плохо. Тот умер, когда ей не было и пяти лет. По рассказам отца, дед был революционным балтийским матросом, потом стал чекистом, дослужился до чина майора МГБ и по невероятному стечению обстоятельств не был расстрелян в ходе чисток. Может, потому, что вовремя ушел на хозяйственную должность. Дед был молчалив и замкнут. Даже после выхода в отставку никогда ничего не говорил о службе и прожитой жизни, разве что о моряцкой молодости. Каждые выходные уезжал на рыбалку, часами просиживая на берегу речки или озера в одиночестве.

«А большевики почему победили?» – спросила она тогда отца.

Отец посмотрел на нее удивленно и даже головой покачал – какие вопросы стали интересовать его дочь. Сказал, что победили потому, что у них, в отличие от всех остальных политических сил, была универсальная утопия «красной веры» в счастье освобожденного труда и учение Карла Маркса с ответом на извечный вопрос, почему одни богатеют, а другие бедными остаются и как исправить этот антагонизм. Вот тогда-то и начал бродить по Европе призрак коммунизма, хотя основные идеи были взяты из раннего христианства. Она тогда впервые услышала название «ессеи». Большевики же к реализации ранних христианских идеалов очень творчески подошли: взяли в качестве движущей силы революции класс без собственности, которому вроде как и терять нечего, заявили, что лучшего будущего не надо ждать, а за него надо бороться путем насильственного перераспределения общественного богатства. Лозунг «Грабь награбленное!» звучал ясно и доходчиво, «Экспроприация экспроприаторов!» – хотя и мудрено, но завораживающе.

Папа тогда сказал, что самая мощная политическая партия та, которая выдвигает новое духовное учение, привлекательное для масс. Другими словами, идет к власти со своей религией. Коммунизм же стал, по сути, мировой религией обездоленных. Но с любой красивой идеей есть одна проблема. Теоретические идеи романтиков-утопистов реализуют практики-материалисты со своими вполне конкретными властными и имущественными интересами, которые нужно защищать. Теория с практикой разошлась. В общем, когда пришло время за свои слова отвечать, из периода застоя, который сегодня некоторые временем стабильности и уверенности в завтрашнем дне называют, с трудом переползли в перестройку, а потом в экономическую революцию. И упустили великолепный исторический шанс. Пошли не вперед, а назад – к капитализму. Про духовную составляющую – забыли, да и до духа ли было, когда торопились общенародную собственность поделить?

…Под утро ей приснился отец. Он протягивал руку, а она никак не могла за нее ухватиться – пальцы проваливались в пустоту.

Александра проснулась и села на кровати. Ветер стих, и дождь прекратился. Капельки воды хрустальными бусинками повисли на ветках вишни под окном, превратив ее в дерево из сказки, в которой все прекрасно, и краски ярче, и все волшебники добрые…

* * *

«Привет, Клер! Почему молчишь? Как дела?» – Александра, навела курсор на слово «Отправить» и щелкнула мышкой.

«Почему Клер не отвечает? Как там Николя?» – встревоженно подумала она, закрыла крышку ноутбука и посмотрела в окно, где в небе, затянутом темно-серой пеленой, кружились редкие сонные снежинки. Уже умирающий осенний день сулил скорое наступление зимы – неизбежной и тоскливой, как пожизненное заключение по приговору, вступившему в законную силу.

«Погода для депрессии», – подумала она и поднялась из-за стола, но не успела сделать и нескольких шагов к лестнице на первый этаж, где собиралась попить кофе, как звонок домашнего телефона заставил ее вернуться. Сняла трубку. Тишина. Только потрескивание и неразборчивые голоса словно с другого конца света. Положила трубку. Села в кресло, ожидая повторного звонка.

«Хочу в Египет, к солнцу, – вдруг подумала она и сразу вспомнила Онуфриенко. – Где он сейчас?»

– Ты поедешь со мной в Египет? – потрепала по загривку развалившегося у ног Тяпу. – Разомлевший в домашнем тепле щенок потянулся и зевнул, всем видом показывая, что ему и здесь неплохо.

«Какая все-таки удивительная поездка в Париж, – подумала Александра. – Столько впечатлений, приключений, но ничего для диссертации. Почти ничего. Если не считать видения в подземелье. Хотя это не так уж мало. Для диагноза самой себе…»

Вновь зазвонил телефон, а Тяпа, вдруг подняв голову, зашевелил ушами и даже негромко тявкнул пару раз, изображая из себя серьезную сторожевую собаку.

– Александра, добрый вечер! – Голос Онуфриенко в телефонной трубке был, как всегда, бодр. – Я тут, значится, сижу в машине у твоих ворот.

– Саша! – не смогла она скрыть радость. – Не спрашиваю, откуда ты знаешь о моем приезде, потому что знаю ответ.

– А то! Все ответы на тонких планах! – весело подтвердил Онуфриенко. – Зашел туда, увидел, что вернулась, понял, что,