агентов и сил, сосуществующих в этих преобразующих встречах. Таким образом, дело не только в том, что био- и танатополитические отношения существуют в континууме – в соответствии с изначальным наблюдением Фуко, – но также и в том, что они составляются из разнородных компонентных ассамбляжей. Плацентарная политика может быть полностью размещена внутри современного постгуманистического ландшафта.

Это также приводит к целому ряду последствий для современной постгуманистической феминистской политики (Braidotti, 2016a). Во-первых, зная, что современные номадические или «делимые» (dividual), дивидуальные постгуманистические субъекты конституируются в процессе взаимной спецификации и дифференциальной модуляции, мы можем определить половое различие как один из двигателей множественного различения внутри общей материи. Бинарная гендерная система – это лишь механизм для того, чтобы уловить эту сексуальную множественность, который стремится к сокращению числа и дисциплинированию бесконечных модуляций и «тысячи мелких полов» (Deleuze and Guattari, 1988: 277; Делёз, Гваттари, 2010: 350), составляющих наше виртуальное телесное и включенное в контекст, аффективное и реляционное устройство.

Во-вторых, необходимо учитывать высокий уровень технологического опосредования – как биогенетического, так и информационного, – окружающего сегодня сексуальность и репродуктивное поведение. Нынешние тела производятся сложным взаимодействием социальных и биогенетических элементов, в том числе многочисленными гормонально нагруженными, управляемыми контрацепцией, технологически опосредованными и снабженными расширениями машинами материнства (Roberts, 2016). Токсичные фармакологические аспекты современного репродуктивного поведения (Preciado, 2013) разоблачают гендерную систему как машинерию, которая в данный момент умножается, размалывается в массу, поддерживается, крошится, восстанавливается и отменяется на ежедневной основе. Как редактирование генома, так и редактирование гендера стали частью нашего словаря и наших социальных, а также технологических практик.

Из этого следует, что нам требуется больше исследований плацентарной политики и иммунологической парадигмы внутри феминистских рамок телесной неоматериалистической постгуманистической мысли. А значит, также важно заново осмыслить материнское тело. В то время как плацентарная политика предлагает новую линию мысли для биополитики и, таким образом, новую возможность критического осмысления как реляционной этики, так и репродуктивного труда, категория «постчеловека беременного» (см. Постчеловек беременный) постулирует материнское тело в качестве субъекта, предоставляющего нам отправную фигуру для критики, для переосмысления себя и для разработки и защиты иной этики, этики сексуации.

Киберфеминизм и ксенофеминизм утверждают, что материнское тело – технически являющееся женским (см. Ксенофеминизм) – не единственное. Множество технологически опосредованных практик и социально дифференцированных режимов материнства, от суррогатного до недавно одобренной семьи из трех родителей, являются результатом всепроникающего воздействия аппарата репродуктивных технологий и социально-экономических практик. Разрыв предполагаемой линейности репродуктивного процесса также вводит в действие новых акторов, от внешних доноров до внутренних практик редактирования генома, и все они зависят от технологического опосредования. Плацентарная политика признает эту сложность, в то же время выводя на передний план специфику ассамбляжа «мать – плацента – плод».

Таким образом, постгуманистическая теория субъекта возникает как эмпирический проект, нацеленный на эксперименты с тем, на что способны современные, биотехнологически опосредованные тела. Эти некоммерческие эксперименты с современной субъективностью актуализируют виртуальные возможности расширенного, реляционного «я», которое функционирует в континууме природокультуры и технологически опосредовано. Неудивительно, что этот некоммерческий экспериментальный подход к различным практикам субъективности вступает в конфликт с духом современного капитализма. Порочность этой системы и ее неоспоримый успех заключаются в переподключении потенциала экспериментов с новыми субъектными формациями к чрезмерно раздутой идее частнособственнического индивидуализма (Macpherson, 1962), подпитываемого количественным размахом потребительского выбора. Это направление в точности противоположно некоммерческим экспериментам с интенсивностью, которые я защищаю в моей теории постчеловеческого субъекта.

Неоматериалистический номадический подход позволяет нам тщательно проанализировать и переосмыслить это постчеловеческое «разорванное материнское тело», поместив «феминистичность» (см. Феминистичность) в этически ответственные рамки. Воздействие быстро прогрессирующих репродуктивных технологий на сложный материнский ассамбляж лучше всего рассматривать внутри неоматериалистической номадической философии становления, нацеленной на позитивную реляционную этику. Акцент на монизме проливает новый свет на исследования меняющихся границ между жизнью и смертью и на этические и политические последствия для постгуманистической мысли. Плацентарная политика выражает не только новую иммунологическую парадигму, но также и постгуманистическую политику утверждения жизни как радикальной имманентности.

См. также: Таблетка (постчеловеческая икона); Постчеловек беременный; Радость (этика радости); Биос; Материальные феминизмы; Феминистская постгуманитаристика; Транскорпореальность; Транс*; Феминистичность.

Рози Брайдотти

(Перевод Ольги Дубицкой)

Политические тела

В «Политических телах» (Protevi, 2009) социальное и соматическое накладываются друг на друга: воспроизведение социальных систем требует производства определенных типов «политической соматики» (чьи аффективно-когнитивные паттерны и триггеры подходят функциональным нуждам системы), эти же социальные системы или «гражданские политические тела» имеют свое физическое измерение, поскольку участвуют в регулировании материальных потоков.

Данный термин был разработан в диалоге со многими научными и философскими проектами, которые можно ассоциировать с «постчеловеком». Среди них – историко-либидиальный материализм Делеза и Гваттари (1984, 1987), когнитивистика и энактивистская биология Эвана Томпсона (2007), культурная нейропластичность Брюса Векслера (2006), эволюционный техницизм Энди Кларка (2003), теория систем развития Сьюзан Оямы (2000) и, в конце концов, радикальный черный феминизм Сильвии Винтер (Weheliye, 2014).

Политические тела воплощены, они обладают индивидуализированными физиологическими и психосоматическими характеристиками; они погружены во множественные пересекающиеся социально-политические отношения с другими такими же телами, в отношения, которые сами сочетают и физиологическую, и психологическую стороны. Таким образом, мы можем различать композиционную и темпоральную шкалу политических тел. С точки зрения композиции бывают политические тела первого и второго порядка. Политические тела первого порядка относятся к «личной» шкале, а политические тела второго – к «групповой» или «гражданской». С точки зрения времени или темпоральности мы можем различать «краткосрочную» шкалу или шкалу «точечного события», среднесрочную шкалу или шкалу привычки/обучения/развития, а также долгосрочную историческую шкалу. Однако следует помнить, что эти шкалы имеют скорее аналитическую, а не конкретную природу; все конкретные политические тела появляются в результате взаимоналожения всех композиционных и темпоральных шкал.

Таким образом, индивид является body politic первого порядка, одновременно социальным и соматическим, погруженным в конкретные обстоятельства и воплощенным, связанным с другими и индивидуализированным, как в физиологическом, так и в психологическом измерении. Здесь мы говорим о микроуровне композиционного анализа, уровне персональном. При синхроническом взгляде (то есть на относительно короткой временной шкале) политическое тело первого порядка является динамической физиологической системой. Она регулирует материальные и энергетические потоки по мере их поступления внутрь, циркуляции и выхода из социально погруженного, но при этом индивидуализированного тела, чтобы присоединиться к экономии политических тел более высокого порядка в групповом и гражданском масштабе. Эти динамичные физиологические паттерны могут быть смоделированы как области притяжения в фазовом пространстве тела, как регионы его