аффективными отталкиваниями и притяжениями, взлетами и падениями. Политический аффект также принимает во внимание выдающуюся статью Джонатана Хайдта «Эмоциональный пес и его рациональный хвост» (2001). По мнению Хайдта, моральное суждение в основном следует за интуицией внезапным появлением в сознании понимания того, как правильно поступить в той или иной ситуации. Такие интуиции нагружены аффектами, и их производство зависит от состояния тела в любой момент времени (в этом месте своего очерка Хайдт кратко ссылается на «теорию соматических маркеров» Дамасио (Damasio, 1995)). Поэтому мы видим здесь нечто похожее на то же самое базовое понимание, что и в теории аффектов, – общее низведение холодного, рационального сознания до подчиненного или, возможно, даже полностью эпифеноменального положения, предельный случай охлаждения аффекта до степени его минимальной интенсивности.

Политический аффект относится к нескольким формулировкам теории аффекта, критикуемым Линдой Зерилли в ее недавней статье (2015). Зерилли рассматривает дефляционистское объяснение понятийного/пропозиционального знания, разработанное Джейсоном Стэнли (Stanley, Krakauer, 2013; Stanley, 2011), согласно которому пропозициональное знание не требует обязательной лингвистической артикуляции, чтобы считаться знанием. Это дефляционистское объяснение затем устанавливается в качестве третьей опции аффекта, предполагающегося непонятийным, а также того, что Зерилли считает гиперинтеллектуалистским объяснением понятийного/пропозиционального знания, которому могла бы потребоваться артикуляция в языке. Дефляционистское объяснение поэтому позволило бы избежать бинарной оппозиции, существующей между интеллектуалистами и аффективными неконцептуалистами, сторонниками непонятийного подхода, такими как дрейфусианские феноменологи, делёзианские/спинозистские теоретики аффекта, а также Дамасио, Панксепп, Леду и другие знатоки проблемы в нейронауке. По мнению Зерилли, школы изучения аффектов находятся в отношениях зеркальной бинарности со своими гиперинтеллектуалистическими оппонентами. Однако общей для тех и других является онтология «слоеного пирога». Она гласит, что выражаемое в языке знание покоится на не-только-лишь-лингвистически артикулированном, но и на полностью внепонятийном слое, состоящем из вовлеченного блуждания, виртуальных ощущений или неврологических реакций. Задача Зерилли состоит в том, чтобы избежать позиции, «превращающей суждение в своего рода post hoc рационализацию первичных реакций».

Политический аффект избегает выдвигаемого Зерилли противопоставления гиперинтеллектуалистской понятийности и не-когнитивного аффекта, задействуя понятие «аффективного познания». Это позволяет соединить оба элемента в соответствии с позицией «энактивизма» Эвана Томпсона из его книги «Разум в жизни» (2007). Энактивизм придерживается понятия смыслообразования, встречающегося даже у одноклеточных организмов. Таким образом, политический аффект не придерживается онтологии слоеного пирога: аффект и познание выступают как партнеры до самого конца. Безусловно, верно то, что существует практически-полностью-десубъективирующий опыт ярости и паники, но это лишь редкий эпизод приближения к пределу, активирующему «аффективные программы». Аффект обеспечивает значимость и остроту (привлекает когнитивное внимание), но не подавляет/подрывает познание, хотя по мере нашего приближения к пределу десубъективации наш качественный анализ должен будет претерпеть изменения.

Если воспользоваться позитивной формулировкой политического аффекта как формы производства смысла, то дифференциальное отношение в смыслообразовании политических тел – это отношение между потенциалами становления или образования ассамбляжа, которые меняются по мере того, как участники встречи делают ход в социальной игре, ход, в котором кто-то предлагает, командует, уговаривает, убеждает, умоляет и т. п. Возможные ходы ситуации – это ходы, допускаемые телесно воплощенными компетенциями. Но эти возможные ходы сами вступают в отношения изменения. Делёз и Гваттари называют их «детерриториализацией» (она ведет к неожиданному, поскольку меняет допустимые игровые паттерны) и «ретерриториализацией» (возвращает к старой игре или устанавливает соотношение потенциалов для новой) (Massumi, 2002: 71–80).

Политический аффект – это ощущение этой вариации; он интенсивен, так как открывает доступ к виртуальному, дифференциальному полю, к идее или к множественности ситуации. По выражению Массуми: «Аффект – это виртуальное как точка зрения при условии осторожного использования визуальной метафоры» (Ibid.: 35; в оргинале курсив). Это ощущение изменения в отношении политических тел: ощущение изменения в политическом теле первого порядка при встрече с другим политическим телом. Таким образом, это не интроспективное восприятие изолированного тела, а ощущение тела в отношениях. Сюда же входит осознание того, как настоящее ощущение может меняться в зависимости от того, что может произойти дальше в различных вариациях будущего. Тогда аффект – это разрешение сложного дифференциального поля, связанного с изменениями в политических телах, или, точнее, с изменениями в отношениях между меняющимися политическими телами первого и второго порядка. Теперь в некоторых случаях ситуации «находятся под контролем» и аффекты распадаются на эмоции, имеющие что-то вроде репрезентативной функции: они показывают нам, как обстоят дела на самом деле, и как они будут развиваться. Но это эмоция как субъективный захват аффекта. В некоторых других случаях ситуация превосходит нашу способность придать ей смысл; аффект выходит за пределы способности тела к эмоциональному представлению ситуации; мы перегружены и выбиты из колеи.

Здесь мы находимся на пределе чувственных способностей. Эти ситуации не могут быть поняты, исходя из актуально существующей точки зрения распознавания и здравого смысла («это бессмысленно»). Их можно только почувствовать, то есть «ощутить», как они указывают на дифференциальное поле за пределами «нормального» смыслообразования как распознавания, понятийно-эмоционального схватывания и обработки. Иными словами, интенсивная встреча вне привычного нормального/актуального аффективного познания (смоделированная как перемещение за пределы области притяжения, или, лучше, за пределы нормального расположения аттракторов как привычных возможностей реагирования) обеспечивает доступ к виртуальному. Этот доступ ощущается как странное чувство, как ощущение того, что вы не в ладах со своими обычными привычками; в этой странности кроется потенциал для открытия адаптивной реакции как творческого события, подбрасывающего новую схему аттрактора, дающего новые возможности системе. Наконец, и это довольно просто, принятие направления действия – это актуализация, выбор пути из вариантов, предложенных процессом означивания; такое решение моделируется как попадание в область притяжения аттрактора.

См. также: Политические тела; Аффективный поворот; Сетевой аффект; Спекулятивный постгуманизм; Прекогниция.

Джон Протеви

(Перевод Максима Фетисова)

После интернета

И пространства, ранее известного как офлайн

Постинтернет (post internet) подразумевает множество историй, но сам термин впервые появился около 2008 года (Olson (2006) в Connor, 2013) с целью описать разрозненные, критические художественные исследования «воздействия интернета на культуру в целом» (Olsen, 2008). Эта практика началась посредством совместного использования, переработки, производства и демонстрации обнаруживающихся в сети изображений, текстов, активностей и экономик. В результате, следуя за особенностями весьма неоднородного набора художественных практик – от скульптурных театров Райана Трекартина до изобразительных сетей Кари Альтман и мутировавшего корпоративизма Тимура Си-Циня (например), – этот термин стал более расплывчатым, отсылая к определению общего «состояния культуры» (Archey, 2012). Понимаемые в искусстве через опыт и внешний вид пользовательских интерфейсов Web 2.0, эти критические художественные исследования показали, что интернет далек от того, чтобы считаться автономным местом пользовательской агентности. Использование этого термина