И впрямь оказалась рядом, схватила в объятия, попыталасьприподнять. Шурка возмущенно рванулся, не устоял, упал, она упала рядом – илица их были рядом, и руки, и губы, и тела… Губы слились, руки сплелись, теларванулись друг к другу…

Наконец-то!

«Может быть, революция случилась затем, чтобы я решился ееобнять?» – туманно прошло в Шуркиной голове.

Сколько времени минуло? Год? Мгновение? Час?

В саду ударил выстрел, заголосила кухарка. Кто-то прокричалза окном:

– Выходите! А ну, сволочи, выходите! Эй, барин! Где ты там?

Настена вырвалась из Шуркиных рук – он успел увидеть жаркоразгоревшийся розовый атлас ее груди, плеч в распахнутой кофте, шелк ее волосеще обвивался вокруг его шеи, тянулся за вскочившей Настеной, и оборвавшиесяволосинки реяли, словно золотые паутинки, в пронизанном солнцем воздухесветелки.

– Они… – сказала Настена ровным голосом, без страха. –Ничего, не бойся!

Распахнула шкаф, выдернула оттуда «тулку», патронташ,заботливо набитый Шуркой. Обернулась, блеснула глазами:

– Я тебя никому не отдам!

И, вскидывая ружье к плечу, хмельно улыбнулась нацелованным,алым, словно кровавая рана, ртом.

* * *

Честно говоря, на парад они явились не просто так, будто спечки упавши: поручик Левашов не поленился прорепетировать прохождение роты, апотом в поле проверил и перестроения, и перебежки, и выступление в атаку…

Репетировали не просто так, не для блезиру: прошел слух, чтов Смольном, в штабе большевиков, что-то готовится. Как бы не испортили парад,не напали да не расщелкали! Поэтому был приказ идти на парад с заложенной ввинтовку обоймой. Карманы шинелей и подсумки набили патронами. Чтоб чуть что…

Поручик приказал:

– В случае нападения первый залп в воздух, а второй – понападающим!

Шелестели слухи, мол, прямо с парада могут отправить нафронт.

Странное, неприятное чувство стеснило душу Марины. «Да чтоя, трушу, что ли?!» – не могла она разобраться в своих ощущениях.

Очень может статься, что она и в самом деле трусила. И, есличестно, мелькала мысль: будь возможность дать отсюда деру, исчезнуть бесследно,воспользовалась бы она такой возможностью или все-таки нет?

«Нет, нет! – страстно уверяла себя Марина. – Иначе чем же яотличаюсь от жалких мещанок вроде Сашки Русановой и Груньки Васильевой? Нет,сейчас Россия близка к гибели, как никогда, и я не могу… я должна!»

Когда на Дворцовой площади построились во взводную колонну,по рядам прошло волнение: прибыл сам Александр Федорович Керенский.

Грянул оркестр. Батальон пошел поротно. Отбивая шаг, Маринаукрадкой косилась на главу Временного правительства.

Впечатление осталось самое унылое. Ни мужественности, ниособого ума и благородства в лице. И такой неприятно толстый, рыхлый,широкобедрый, словно женщина.

Боже мой, и он заменил царя? Царя?!

«Да ну, великое дело – Николашку заменить!» – попыталасьподумать Марина с прежним, привычным пренебрежением, но ощутила, что не может.Царь был один. Какой-никакой, но он был один. А этот толстый, рыхлый,испуганный… может, конечно, он и хитер, и умен, и пролазлив, но таким, как он,пятачок пучок в базарный день. Лавочник, кулачок, заводчик…

Тяжко стало на сердце: да где ему удержать сорвавшуюся сцепи махину Россию!

«И мы не поможем!» – впервые прозрела Марина, и на сердцестало еще безотрадней. О, чего бы она только не дала, чтобы сейчас оказатьсяподальше отсюда!

Подальше? А где? В Энске, на задворках аверьяновского дома?В Х., в своей избенке близ кладбища? В Ново-Николаевске, в тифозном бараке? Втюремной камере?

Нет, ей нет места на свете.

Нет ей места на свете, кроме этой продутой октябрьскимисырыми ветрами площади.

– Ну диво ли, что бабы такую бабоватую персону охраняют! –донесся шепот острячки Парамоновой.

Кто-то громко, непочтительно прыснул, а впрочем, лица у всехбыли скорее торжественные. Все-таки какой-никакой, а глава правительства!

Марина опустила глаза, прогнала свои малодушные мысли.Поздно! Назвалась груздем – полезай в кузов!

Дважды прошли по площади поротно, второй раз – ощетинившисьштыками, а когда перестроились на третий раз, весь батальон вышел, маршируя, сплощади и двинулся в направлении вокзала, а третью роту повели к воротамдворца.

– Поставить винтовки в козлы! – скомандовал поручик. –Вольно!

Командиров куда-то позвали, рота ждала. В таких случаяхвсегда находятся вездесущие люди, которые что-то где-то слышали, что-то знаютбольше других, а потому берут на себя труд оповещать остальных. ПрибежалаСиницына, горнистка, и зачастила своим звонким, словно и впрямь птичьечириканье, голоском:

– На заводе Нобеля взбунтовались рабочие, нас отправят тудадля реквизиции бензина.

– Вот те на! – вскинулась Парамонова. – Наше дело – фронт, ане городские беспорядки!

Но когда раздалась команда: «В ружье!» – все мигомпостроились.

Подошел мрачный Левашов.

– Казаки отказались защищать дворец, – объявил он. –Пулеметы оставили юнкерам. Теперь у Временного правительства только наша рота иМихайловское артиллерийское училище. Так что… – Он сокрушенно умолк, но тотчасвскинул голову: – Не посрамим, сестры, себя и присяги!

– Так точно! – прокатилось по рядам.

Что-то словно толкнуло Марину в бок, слева, под сердцем.«Вот оно! Начинается!»

Роту ввели во дворец. Роскошь вокруг была такая, что духотнимало, и как ни силилась Марина уверить себя, что все это самодержавнаяотрыжка, восхищение красотой и изысканностью пересиливало отвращение.

– Покои Екатерины Великой! – сказал кто-то почтительно.

«Распутницы и развратницы!» – могла бы сухо добавить Марина,но промолчала – стеснило горло.