– Да ты, бабонька, небось на брачную ночь еще надеешься? А?– глумливо подмигнул Мурзик. – Ну уж это тебе навряд ли отломится. Постелюшкаваша будет студеная и сырая, очень сырая. Но ежели желаешь плотских восторговогрести, я тебе охотно в том пособлю… – И он с тем же глумливым выражениемпогладил себя по паху: – Оченно я в ентих забавах гораздый парнишка! –Захохотал, видя, как брезгливо отшатнулась Настена. – Зря кочевряжишься.Глядишь, со мной поваляешься, так никого другого и не захочешь!

– Мне ты не надобен, – покачала головой Настена. – Никто мнене надобен! А вот ради него я…

У нее перехватило горло, и запавшие от нечеловеческоговолнения глаза обратились на Шурку с таким безумным, истовым, молитвеннымвосторгом, что он только безнадежно махнул рукой:

– С ума ты сошла, Настена. Сошла с ума…

И опустил голову, отчаянно желая и самому рехнуться. Может,тогда легче будет и умирать, и пройти через ту издевательскую комедию, которую,конечно, не преминет разыграть из их венчания Мурзик, чтобы вдовольпокуражиться над Шуркой Русановым, который бегал-бегал от него, уходил дауходил живой и невредимый, а теперь – нате вам! Преподнесен на тарелочке сзолотой каемочкой!

Нет, ну надо же, на какие пакости горазда судьба… И,главное, теперь-то Шурка Мурзику вовсе не опасен. Ладно, прежде, пока жив былСмольников, пока за Мурзиком охотилась и охранка, и сыскная полиция, он могбояться Шурку как свидетеля, как человека, который знал о нем слишком многоопасного и ненужного. Но теперь-то? Теперь-то что?! Теперь вся власть у Мурзикаи ему подобных, теперь он мог бы наплевать на сам факт того, что живет где-тона свете незначительный человек по имени Александр Русанов. Но нет, он, какжирный котище, вдоволь наиграется с загнанной мышкой и не отпустит ее до техпор, пока она не упадет бездыханная. Да и потом, конечно, не сразу успокоится,а еще будет швырять туда-сюда ее безжизненное, жалкое тело.

Но Настена, о Господи! Бедная, безумная Настена! Ей-то зачемвосходить на погребальный костер?!

Нет, не понять этого ни одному мужчине на свете… на такое,наверное, только женщины способны… Вот небось и Сашка, глупенькая, такая же сосвоей неистовой, погибельной страстью к Игорю Вознесенскому!

От воспоминаний о сестре Шурке на миг стало легче. Словноподошла, склонила голову, заглянула в глаза: «Ну что, песик-братик? Страшнотебе? Потерпи, милый, уже недолго осталось! И будет хорошо и тихо…»

Шурка вскинул глаза на Мурзика, растянул в улыбкенепослушные губы:

– Ну что? Чего уставился? Венчай, коли взялся, ломай своюкомедию…

О, он даже и вообразить не мог, что его ожидает!

Спустя несколько минут они с Настеной стояли посреди двора,на котором собралась самая невообразимая команда, пришедшая с Мурзиком.Матросня – и откуда только в Энске матросы взялись, да еще с такими надписямина ленточках: «Летучий», «Быстрый», «Князь Олег», «Мотор», «Стерегущий»? –солдаты в драных обмотках и прожженных у костра шинелях, еще какие-то люди,одетые с бору по сосенке, как и Мурзик, но в большинстве своем все же втельняшках под пиджаками и тужурками. Даже под визитками, даже под тулупами!Видимо, тельняшка – своего рода униформа анархистов. Тельняшка была и надолгогривом, бородатом и брюхастом существе, которое изображало попа. Вместорясы окутали его зеленой бархатной портьерой, содранной внизу, в столовой,кадило изображала лампадка, снятая с киота, но те иконы, которые нашлись вдоме, были мигом порублены анархистами в щепы, а для «благословения молодых»Мурзик не придумал ничего лучше… о Господи… как снять в светелке со стеныпортреты Эвочки и Лидочки. И теперь, стоя перед бочкой, полной доверху дождевойводой, накрытой доской и изображающей аналой («венчание» происходило подоткрытым небом, во дворе – «чтобы Господь видел все», как патетически выразилсяМурзик), Шурка словно бы чувствовал спиной взгляд юной матери, которой он непомнил, которую не приучился любить и у которой просил сейчас мысленнопрощения.

Странное у него было ощущение во время этого шутовства!Словно смотрели на него не только нарисованные глаза матери и тети Лидии:чудилось, будто их глазами глядят на него и все прочие Понизовские, начиная оттети Оли, которая и знать не знала, и вообразить не могла, какую муку смертнуюпринимает сейчас ее любимый племянник, и кончая прадедом Понизовским,построившим дом в Доримедонтове. Видел Шурка также давно умерших своих деда ибабку, а также прадеда и прабабку Русановых (в том числе и ту самую легендарнуюлюбительницу читать газеты, которая однажды приняла извещение о смертиимператора Николая I за извещение о гибели ее сына Петра в Крымской войне),видел своих вполне живых друзей, приятелей, родственников. А между ними мелькалпокойный Георгий Владимирович Смольников и все качал, сокрушенно качал головой,глядя с тоской, словно упрекая себя за то, что не смог остановить Мурзика, несмог его вовремя поймать, и он убил его самого, Смольникова, а теперь убьет иШурку…

«Священник», конечно, не знал службы, нес полную околесицу.Шурка сначала пытался уловить хоть какой-то смысл в его речах, но потом дажебросил вслушиваться в путаницу слов, где были и огненная купель, и Иордань, ибелая голубица, и «кровью умыться», и многое в том же роде. Порой «поп» словнобы сам толком не понимал, собирается ли он венчать их или крестить, и Шуркавяло думал, что неудивительно, если их начнут окунать в бочку. Еще и утопятневзначай… а и зачем, в самом деле, пулю на них тратить?

Он почти угадал. Но вот именно – почти.

Когда «молодых» под бессвязное причитание «священника» ихмельное подвывание гостей (тянули кто во что горазд, не разбери поймешь,изредка сбиваясь на «Чижика-пыжика» и «Яблочко», но тут же преувеличенногромким шепотом, матерно, призывая к тишине) трижды обвели вокруг «аналоя»,Мурзик выступил вдруг вперед и провозгласил:

– А теперь, коли нету у них обручальных колец, обручим же ихпо-нашему, по-анархистски.

Конечно, он заранее приказал своим подготовиться, потому чтопосле этих слов вперед вышел ражий матрос с вожжами, взятыми, по всему, вконюшне, и не успели Шурка и Настена слова сказать, как были накрепко привязаныдруг к другу лицом к лицу.

– Ну, вот вы и обручены-окручены! – засмеялся Мурзик. – Атеперь отправим вас на брачное ложе…

По его знаку двое анархистов выкатили из амбара телегу ивпряглись в нее. Шурку с Настеной положили на сено, которое кто-то заботливоположил на днище телеги. Они лежали, вытянутые, сомкнутые связанными телами, инос Шурки утыкался в шею Настены. Одуряюще пахло сеном, сказочно пахло,хотелось закрыть глаза и уснуть навеки, вдыхая его волшебный аромат…