Лиза уверяла меня честью, что он высказал это раз буквально.Впрочем, тут нельзя так судить, а надо знать обстоятельства, при которыхвысказано.

Мало-помалу Лиза пришла к заключению, что и к князю онотносится снисходительно, может, потому лишь, что для него все равны и «несуществует различий», а вовсе не из симпатии к ней. Но под конец он как-товидимо стал терять свое равнодушие и к князю начал относиться не только сосуждением, но и с презрительной иронией. Это разгорячило Лизу, но Васин неунялся. Главное, он всегда выражался так мягко, даже и осуждал без негодования,а просто лишь логически выводил о всей ничтожности ее героя; но в этой-то логичностии заключалась ирония. Наконец, почти прямо вывел перед нею всю «неразумность»ее любви, всю упрямую насильственность этой любви. «Вы в своих чувствахзаблудились, а заблуждения, раз сознанные, должны быть непременно исправлены».

Это было как раз в тот день; Лиза в негодовании встала сместа, чтоб уйти, но что же сделал и чем кончил этот разумный человек? — ссамым благородным видом, и даже с чувством, предложил ей свою руку. Лиза тут женазвала его прямо в глаза дураком и вышла.

Предложить измену несчастному потому, что этот несчастный«не стоит» ее, и, главное, предложить это беременной от этого несчастногоженщине, — вот ум этих людей! Я называю это страшною теоретичностью исовершенным незнанием жизни, происходящим от безмерного самолюбия. И вдобавокко всему, Лиза самым ясным образом разглядела, что он даже гордился своимпоступком, хотя бы потому, например, что знал уже о ее беременности. Со слезаминегодования она поспешила к князю, и тот, — тот даже перещеголял Васина:кажется бы, мог убедиться после рассказа, что уже ревновать теперь нечего; нотут-то он и сошел с ума. Впрочем, ревнивые все таковы! Он сделал ей страшнуюсцену и оскорбил ее так, что она было решилась порвать с ним тут же всеотношения.

Она пришла, однако же, домой еще сдерживаясь, но маме немогла не признаться. О, в тот вечер они сошлись опять совершенно как прежде:лед был разбит; обе, разумеется, наплакались, по их обыкновению, обнявшись, иЛиза, по-видимому, успокоилась, хотя была очень мрачна. Вечер у МакараИвановича она просидела, не говоря ни слова, но и не покидая комнаты. Она оченьслушала, что он говорил. С того разу с скамейкой она стала к нему чрезвычайно икак-то робко почтительна, хотя все оставалась неразговорчивою.

Но в этот раз Макар Иванович как-то неожиданно и удивительноповернул разговор; замечу, что Версилов и доктор очень нахмуренно разговаривалипоутру о его здоровье. Замечу тоже, что у нас в доме уже несколько дней какприготовлялись справлять день рождения мамы, приходившийся ровно через пятьдней, и часто говорили об этом. Макар Иванович по поводу этого дня почему-товдруг ударился в воспоминания и припомнил детство мамы и то время, когда онаеще «на ножках не стояла». «У меня с рук не сходила, — вспоминал старик, —бывало, и ходить учу, поставлю в уголок шага за три да и зову ее, а она-то комне колыхается через комнату, и не боится, смеется, а добежит до меня, броситсяи за шею обымет. Сказки я тебе потом рассказывал, Софья Андревна; до сказок тыу меня большая была охотница; часа по два на коленях у меня сидит — слушает. Визбе-то дивятся: «Ишь к Макару как привязалась». А то унесу тебя в лес, отыщумалиновый куст, посажу у малины, а сам тебе свистульки из дерева режу.Нагуляемся и назад домой на руках несу — спит младенчик. А то раз волкаиспугалась, бросилась ко мне, вся трепещет, а и никакого волка не было».

— Это я помню, — сказала мама.

— Неужто помнишь?

— Многое помню. Как только себя в жизни запомнила, с тех порлюбовь и милость вашу над собой увидела, — проникнутым голосом проговорила онаи вся вдруг вспыхнула.

Макар Иванович переждал немного:

— Простите, детки, отхожу. Ныне урок житию моему приспел. Встарости обрел утешение от всех скорбей; спасибо вам, милые.

— Полноте, Макар Иванович, голубчик, — воскликнул, нескольковстревожась, Версилов, — мне доктор давеча говорил, что вам несравненно легче…

Мама прислушивалась испуганно.

— Ну что он знает, твой Александр Семеныч, — улыбнулся МакарИванович, — милый он человек, а и не более. Полноте, други, али думаете, что япомирать боюсь? Было у меня сегодня, после утренней молитвы, такое в сердцечувство, что уж более отсюда не выйду; сказано было. Ну и что же, да будетблагословенно имя господне; только на вас еще на всех наглядеться хочется. ИИов многострадальный, глядя на новых своих детушек, утешался, а забыл липрежних, и мог ли забыть их — невозможно сие! Только с годами печаль как бы срадостью вместе смешивается, в воздыхание светлое преобразуется. Так-то в мире:всякая душа и испытуема и утешена. Положил я, детки, вам словечко сказать одно,небольшое, — продолжал он с тихой, прекрасной улыбкой, которую я никогда незабуду, и обратился вдруг ко мне: — Ты, милый, церкви святой ревнуй, и ащепозовет время — и умри за нее; да подожди, не пугайся, не сейчас, — усмехнулсяон. — Теперь ты, может быть, о сем и не думаешь, потом, может, подумаешь.Только вот что еще: что благое делать замыслишь, то делай для бога, а независти ради. Дела же своего твердо держись и не сдавай через всякое малодушие;делай же постепенно, не бросаясь и не кидаясь; ну, вот и все, что тебе надо.Разве только молитву приучайся творить ежедневно и неуклонно. Я это так только,авось когда припомнишь. Хотел было я и вам, Андрей Петрович, сударь, кой-чтосказать, да бог и без меня ваше сердце найдет. Да и давно уж мы с вами о семпрекратили, с тех пор как сия стрела сердце мое пронзила. Ныне же, отходя, лишьнапомню… о чем тогда пообещали…

Он почти прошептал последние слова, потупившись.

— Макар Иванович! — смущенно проговорил Версилов и встал состула.

— Ну, ну, не смущайтесь, сударь, я только так напомнил… Авиновен в сем деле богу всех больше я; ибо, хоть и господин мой были, но все жене должен был я слабости сей попустить. Посему и ты, Софья, не смущай свою душуслишком, ибо весь твой грех — мой, а в тебе, так мыслю, и разуменье-то вряд литогда было, а пожалуй, и в вас тоже, сударь, вкупе с нею, — улыбнулся он сзадрожавшими от какой-то боли губами, — и хоть мог бы я тогда поучить тебя,супруга моя, даже жезлом, да и должен был, но жалко стало, как предо мной упалав слезах и ничего не потаила… ноги мои целовала. Не в укор тебе воспомнил сие,возлюбленная, а лишь в напоминание Андрею Петровичу… ибо сами, сударь, помнитедворянское обещание ваше, а венцом все прикрывается… При детках говорю,сударь-батюшка…

Он был чрезвычайно взволнован и смотрел на Версилова, как быожидая от него подтвердительного слова. Повторяю, все это было так неожиданно,что я сидел без движения. Версилов был взволнован даже не меньше его: он молчаподошел к маме и крепко обнял ее; затем мама подошла, и тоже молча, к МакаруИвановичу и поклонилась ему в ноги.

Одним словом, сцена вышла потрясающая; в комнате на сей разбыли мы только все свои, даже Татьяны Павловны не было. Лиза как-то выпрямиласьвся на месте и молча слушала; вдруг встала и твердо сказала Макару Ивановичу: