Князь вскочил со стула.

— Неужели вы вправду, Аркадий Макарович? В таком случае это…это…

— Да что ж тут, однако, такого? Чего вы так беспокоитесь?Просто забыла, или что-нибудь…

Он сел, но на него нашел как бы столбняк. Казалось, известиео том, что Лиза мне ничего не передала, просто придавило его. Он быстро вдругзаговорил и замахал руками, но опять ужасно трудно было понять.

— Постойте! — проговорил он вдруг, умолкая и подымая кверхупалец, — постойте, это… это… если только не ошибусь… это — штуки-с!.. —пробормотал он с улыбкою маньяка, — и значит, что…

— Это ровно ничего не значит! — перебил я, — и не понимаютолько, почему такое пустое обстоятельство вас так мучит… Ах, князь, с тех пор,с той самой ночи, — помните…

— С какой ночи и что? — капризно крикнул он, явно досадуя,что я перебил.

— У Зерщикова, где мы виделись в последний раз, ну вот передвашим письмом? Вы тогда тоже были в ужасном волнении, но тогда и теперь — этотакая разница, что я даже ужасаюсь на вас… Или вы не помните?

— Ах да, — произнес он голосом светского человека, и как бывдруг припомнив, — ах да! Тот вечер… Я слышал… Ну как ваше здоровье и как вытеперь сами после всего этого, Аркадий Макарович?.. Но, однако, перейдем кглавному. Я, видите ли, собственно преследую три цели; три задачи передо мной,и я…

Он быстро заговорил опять о своем «главном». Я понялнаконец, что вижу перед собой человека, которому сейчас же надо бы приложить покрайней мере полотенце с уксусом к голове, если не отворить кровь. Весьбессвязный разговор его, разумеется, вертелся насчет процесса, насчетвозможного исхода; насчет того еще, что навестил его сам командир полка ичто-то долго ему отсоветовал, но он не послушался; насчет записки, им толькочто и куда-то поданной; насчет прокурора; о том, что его, наверно, сошлют, полишении прав, куда-нибудь в северную полосу России; о возможностиколонизоваться и выслужиться в Ташкенте; о том, что научит своего сына(будущего, от Лизы) тому-то и передаст ему то-то, «в глуши, в Архангельске, вХолмогорах». «Если я пожелал вашего мнения, Аркадий Макарович, то поверьте, ятак дорожу чувством… Если б вы знали, если б вы знали, Аркадий Макарович, милыймой, брат мой, чтó значит мне Лиза, чтó значила она мне здесь,теперь, все это время!» — вскричал он вдруг, схватываясь обеими руками за голову.

— Сергей Петрович, неужели вы ее погубите и увезете с собой?В Холмогоры! — вырвалось у меня вдруг неудержимо. Жребий Лизы с этим маньякомна весь век — вдруг ясно и как бы в первый раз предстал моему сознанию. Онпоглядел на меня, снова встал, шагнул, повернулся и сел опять, все придерживаяголову руками.

— Мне всё пауки снятся! — сказал он вдруг.

— Вы в ужасном волнении, я бы вам советовал, князь, лечь исейчас же потребовать доктора.

— Нет, позвольте, это потом. Я, главное, просил вас к себе,чтоб разъяснить вам насчет венчания. Венчание, вы знаете, произойдет здесь же вцеркви, я уже говорил. На все это дано согласие, и они даже поощряют… Что же доЛизы, то…

— Князь, помилуйте Лизу, милый, — вскричал я, — не мучьте еепо крайней мере хоть теперь, не ревнуйте!

— Как! — вскричал он, смотря на меня почти вытаращеннымиглазами в упор и скосив все лицо в какую-то длинную,бессмысленно-вопросительную улыбку. Видно было, что слово «не ревнуйте»почему-то страшно его поразило.

— Простите, князь, я нечаянно. О князь, в последнее время яузнал одного старика, моего названого отца… О, если б вы его видели, вы быспокойнее… Лиза тоже так ценит его.

— Ах да, Лиза… ах да, это — ваш отец? Или… pardon, moncher,[105] что-то такое… Я помню… она передавала… старичок… Я уверен, я уверен. Ятоже знал одного старичка… Mais passons,63 главное, чтоб уяснить всю сутьмомента, надо…

Я встал, чтоб уйти. Мне больно было смотреть на него.

— Я не понимаю! — строго и важно произнес он, видя, что явстаю уходить.

— Мне больно смотреть на вас, — сказал я.

— Аркадий Макарович, одно слово, еще одно слово! — ухватилон меня вдруг за плечи совсем с другим видом и жестом и усадил в кресло. — Выслышали про этих, понимаете? — наклонился он ко мне.

— Ах да, Дергачев. Тут, наверно, Стебельков! — вскричал я,не удержавшись.

— Да, Стебельков и… вы не знаете?

Он осекся и опять уставился в меня с теми же вытаращеннымиглазами и с тою же длинною, судорожною, бессмысленно-вопрошающей улыбкой,раздвигавшейся все более и более. Лицо его постепенно бледнело. Что-то вдругкак бы сотрясло меня: я вспомнил вчерашний взгляд Версилова, когда он передавалмне об аресте Васина.

— О, неужели? — вскричал я испуганно.

— Видите, Аркадий Макарович, я затем вас и звал, чтобобъяснить… я хотел… — быстро зашептал было он.

— Это вы донесли на Васина! — вскричал я.

— Нет; видите ли, там была рукопись. Васин перед самымпоследним днем передал Лизе… сохранить. А та оставила мне здесь проглядеть, апотом случилось, что они поссорились на другой день…

— Вы представили по начальству рукопись!

— Аркадий Макарович, Аркадий Макарович!

— Итак, вы, — вскричал я, вскакивая и отчеканивая слова, —вы, без всякого иного побуждения, без всякой другой цели, а единственно потому,что несчастный Васин — ваш соперник, единственно только из ревности, выпередали вверенную Лизе рукопись… передали кому? Кому? Прокурору?

Но он не успел ответить, да и вряд ли бы что ответил, потомучто стоял передо мной как истукан все с тою же болезненною улыбкой инеподвижным взглядом; но вдруг отворилась дверь, и вошла Лиза. Она почтиобмерла, увидев нас вместе.

— Ты здесь? Так ты здесь? — вскричала она с исказившимсявдруг лицом и хватая меня за руки, — так ты… знаешь?

Но она уже прочла в лице моем, что я «знаю». Я быстронеудержимо обнял ее, крепко, крепко! И в первый раз только я постиг в туминуту, во всей силе, какое безвыходное, бесконечное горе без рассвета леглонавек над всей судьбой этой… добровольной искательницы мучений!

— Да разве можно с ним говорить теперь? — оторвалась онавдруг от меня. — Разве можно с ним быть? Зачем ты здесь? Посмотри на него,посмотри! И разве можно, можно судить его?

Бесконечное страдание и сострадание были в лице ее, когдаона, восклицая, указывала на несчастного. Он сидел в кресле, закрыв лицоруками. И она была права: это был человек в белой горячке и безответственный;и, может быть, еще три дня тому уже безответственный. Его в то же утро положилив больницу, а к вечеру у него уже было воспаление в мозгу.