— Благословите и меня, Макар Иванович, на большую муку.Завтра решится вся судьба моя… а вы сегодня обо мне помолитесь.

И вышла из комнаты. Я знаю, что Макару Ивановичу ужеизвестно было о ней все от мамы. Но я в первый раз еще в этот вечер увидалВерсилова и маму вместе; до сих пор я видел подле него лишь рабу его. Страшномного еще не знал я и не приметил в этом человеке, которого уже осудил, апотому воротился к себе смущенный. И надо так сказать, что именно к этомувремени сгустились все недоумения мои о нем; никогда еще не представлялся онмне столь таинственным и неразгаданным, как в то именно время; но об этом-то ився история, которую пишу; все в свое время.

«Однако, — подумал я тогда про себя, уже ложась спать, —выходит, что он дал Макару Ивановичу свое «дворянское слово» обвенчаться смамой в случае ее вдовства. Он об этом умолчал, когда рассказывал мне прежде оМакаре Ивановиче».

Назавтра Лиза не была весь день дома, а возвратясь ужедовольно поздно, прошла прямо к Макару Ивановичу. Я было не хотел входить, чтобне мешать им, но, вскоре заметив, что там уж и мама и Версилов, вошел. Лизасидела подле старика и плакала на его плече, а тот, с печальным лицом, молчагладил ее по головке.

Версилов объяснил мне (уже потом у меня), что князь настоялна своем и положил обвенчаться с Лизой при первой возможности, еще до решениясуда. Лизе трудно было решиться, хотя не решиться она уже почти не имела права.Да и Макар Иванович «приказывал» венчаться. Разумеется, все бы это обошлосьпотом само собой и обвенчалась бы она несомненно и сама без приказаний иколебаний, но в настоящую минуту она так была оскорблена тем, кого любила, итак унижена была этою любовью даже в собственных глазах своих, что решиться ейбыло трудно. Но, кроме оскорбления, примешалось и новое обстоятельство,которого я и подозревать не мог.

— Ты слышал, вся эта молодежь с Петербургской вчераарестована? — прибавил вдруг Версилов.

— Как? Дергачев? — вскричал я.

— Да; и Васин тоже.

Я был поражен, особенно услышав о Васине.

— Да разве он в чем-нибудь замешан? Боже мой, что с нимитеперь будет? И как нарочно в то самое время, как Лиза так обвинила Васина!..Как вы думаете, что с ними может быть? Тут Стебельков! Клянусь вам, тутСтебельков!

— Оставим, — сказал Версилов, странно посмотрев на меня(именно так, как смотрят на человека непонимающего и неугадывающего), — ктознает, что у них там есть, и кто может знать, что с ними будет? Я не про то: яслышал, ты завтра хотел бы выйти. Не зайдешь ли к князю Сергею Петровичу?

— Первым делом; хоть, признаюсь, мне это очень тяжело. Ачто, вам не надо ли передать чего?

— Нет, ничего. Я сам увижусь. Мне жаль Лизу. И что можетпосоветовать ей Макар Иванович? Он сам ничего не смыслит ни в людях, ни вжизни. Вот что еще, мой милый (он меня давно не называл «мой милый»), тут естьтоже… некоторые молодые люди… из которых один твой бывший товарищ, Ламберт… Мнекажется, все это — большие мерзавцы… Я только, чтоб предупредить тебя… Впрочем,конечно, все это твое дело, и я понимаю, что не имею права…

— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав ипочти в вдохновении, как часто со мною случается (дело было почти в темноте), —Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал до сих пор,знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их незнать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца ужесовсем, а я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты?Пусть бы и вам все равно, куда бы я ни пошел! Не так ли?

— Ты прав, но ни слова более, умоляю тебя! — проговорил он ивышел от меня. Таким образом, мы нечаянно и капельку объяснились. Но он толькоприбавил к моему волнению перед новым завтрашним шагом в жизни, так что я всюночь спал, беспрерывно просыпаясь; но мне было хорошо.

На другой день я вышел из дому, хоть и в десять часов дня,но изо всех сил постарался уйти потихоньку, не простившись и не сказавшись; таксказать, ускользнул. Для чего так сделал — не знаю, но если б даже мамаподглядела, что я выхожу, и заговорила со мной, то я бы ответил ей какой-нибудьзлостью. Когда я очутился на улице и дохнул уличного холодного воздуху, то таки вздрогнул от сильнейшего ощущения — почти животного и которое я назвал быплотоядным. Для чего я шел, куда я шел? Это было совершенно неопределенно и вто же время плотоядно. И страшно мне было и радостно — все вместе.

«А опачкаюсь я или не опачкаюсь сегодня?» — молодцеватоподумал я про себя, хотя слишком знал, что раз сделанный сегодняшний шаг будетуже решительным и непоправимым на всю жизнь. Но нечего говорить загадками.

Я прямо пришел в тюрьму князя. Я уже три дня как имел отТатьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не знаю,хороший ли он человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с князем ондопустил и устроил в своей комнате, любезно уступив ее нам. Комната была как комната— обыкновенная комната на казенной квартире у чиновника известной руки, — этотоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы остались одни.

Он вышел ко мне в каком-то полувоенном домашнем костюме, нов чистейшем белье, в щеголеватом галстухе, вымытый и причесанный, вместе с темужасно похудевший и пожелтевший. Эту желтизну я заметил даже в глазах его.Одним словом, он так переменился на вид, что я остановился даже в недоумении.

— Как вы изменились! — вскричал я.

— Это ничего! Садитесь, голубчик, — полуфатски показал онмне на кресло, и сам сел напротив. — Перейдем к главному: видите, мой милыйАлексей Макарович…

— Аркадий, — поправил я.

— Что? Ах да; ну-ну, все равно. Ах да! — сообразил он вдруг,— извините, голубчик, перейдем к главному…

Одним словом, он ужасно торопился к чему-то перейти. Он былвесь чем-то проникнут, с ног до головы, какою-то главнейшею идеей, которуюжелал формулировать и мне изложить. Он говорил ужасно много и скоро, снапряжением и страданием разъясняя и жестикулируя, но в первые минуты ярешительно ничего не понимал.

— Короче сказать (он уже десять раз перед тем употребилслово «короче сказать»), короче сказать, — заключил он, — если я вас, АркадийМакарович, потревожил и так настоятельно позвал вчера через Лизу, то хоть это ипожар, но так как сущность решения должна быть чрезвычайная и окончательная, томы…

— Позвольте, князь, — перебил я, — вы звали меня вчера? —Мне Лиза ровно ничего не передавала.

— Как! — вскричал он, вдруг останавливаясь в чрезвычайномнедоумении, даже почти в испуге.

— Она мне ровно ничего не передавала. Она вечером вчерапришла такая расстроенная, что не успела даже сказать со мной слова.