всей деревне пьяницы, у которых были совершенно непонятные прозвища – Граммофон и Граммофониха. Они возвращались из гостей, держась, как всегда, друг за друга. Кто-то из двоих не удержался на ногах, упал, потянул за собой другого. А подняться-то и не смогли. Поворочались, устраиваясь поудобнее, поворчали друг на друга для порядка да и успокоились. Когда мы трое подошли к ним – они уже мирно посапывали, обратив к луне серые с заиндевелыми бровями и ресницами лица. Я не стала ждать, пока мои провожатые растолкают поздних гуляк, а побежала за мамой. Когда мы с ней вышли из дома, дядя Вася с Ваней уже тащили очухавшихся забулдыг в сторону деревни. Алкоголь мотал пьянчуг из стороны в сторону, вместе с ними мотались по дороге, словно сами были пьяны, и их сопровождающие. Чета Граммофонов громко бранилась и возмущалась: это что еще за типы пристали к ним? Что им нужно от честных, добропорядочных стариков? Им так хорошо спалось! Зачем разбудили?

Вчетвером мы с грехом пополам доставили «добропорядочных» выпивох в их дом. Он весь выстыл и вымерз. На подоконниках и в углу под порогом мохнатился белизной иней. Мама велела мне идти домой, ужинать и ложиться спать, а сама еще осталась протопить печь у стариков.

Длинная ночь тянулась вяло. Есть мне уже не хотелось. Я поковыряла вилкой остывшее мясо и картошку, расстелив постель, легла с книгой. Незаметно уснула и не слышала, как вернулась мама, не заметила, как наступил новый день…

Вот такое, вроде бы пустяшное воспоминание всплыло вдруг почему-то из давнего далека. Даже трагикомичный эпизод с пьянчугами вспоминается сейчас трогательно и ясно. Ведь это случилось в той «потусторонней» жизни, в том счастливом довоенном времяизмерении.

22 мая

Суббота

Не писала несколько дней, но новостей особых почти и нет. Зато сегодня довелось услышать немало хорошего, только не знаю – все ли здесь правда? Можно ли верить?

Весь день мы трое – я, Василий и Сима – «хакали» бураки за железнодорожным переездом. Шмидт со своей фрау и Кларой с утра укатили куда-то на машине – видимо, в город и надолго. Поэтому мы работали по установленному в подобных случаях лозунгу – «иммер лангзам».

Перед обедом кто-то окликнул меня с дороги. Я обернулась. Оставив впряженную в телегу лошадь на обочине, шагал к нам через зеленеющие борозды какой-то невысокий, худенький парень в черной рабочей куртке. Оказалось – француз Роже. Я не видела его с того самого дня, когда возили удобрения и когда Линда так нелепо угодила под трактор, и поэтому сразу не узнала.

Роже издалека улыбался, подойдя, приветливо поздоровался со всеми.

– А я смотрю – вы или не вы? Потом догадался – поле-то, кажется, принадлежит Шмидту… Ну, как жизнь?

Я пожала плечами: «Так… Ничего хорошего».

– Ты не слышал – как там дела у англо-американцев? – спросил Василий. – Не высадились они еще в Италию?

– Не слышал. Вряд ли, – нахмурился Роже. – Это ведь не ваши русские, что, не давая себе передышки, гонят и гонят фашистов под зад, не дают им опомниться после Сталинграда. Господа англо-американцы прежде, чем действовать, сто раз все взвесят, прикинут, обдумают. Называют себя вашими «союзниками», а до сих пор не могут второй фронт открыть. (Я заметила, что пленные французы недолюбливают пленных англичан, а те, в свою очередь, платят им той же монетой.)

– У наших тоже сейчас затишье, – с горечью сказала я. – После Сталинграда и Воронежа опять что-то застряли надолго.

Роже весело посмотрел на меня.

– Застряли? Ну, нет. Мне доподлинно известно, что лишь за последние месяцы советские войска продвинулись на Запад почти на восемьсот километров. Они разгромили больше ста фашистских дивизий, уничтожили много танков, всевозможных орудий, самолетов. Освобождены уже десятки городов, сотни поселков.

– В газете об этом не пишут. Мы получаем.

– А они и не напишут. Боятся паники. К чему тревожить покой достопочтенных бюргеров, что кормят и поят фашистскую военную армаду? Или к чему, положим, вселять какую-то надежду всем нам, неарийцам? И если это не так, скажите – зачем им гнать на Восток столько войск, техники? Вы же сами видите бесконечные эшелоны.

Да, это правда. Длиннющие составы товарных вагонов, сплошь забитые солдатами, с платформами, на которых теснятся укрытые пятнистыми камуфляжными чехлами пушки и танки, продолжают ползти и ползти на Восток. Когда я гляжу на них, у меня каждый раз переворачивается сердце – ведь все это для того, чтобы убить, раздавить, задушить Россию, а нас, оторванных от Родины изгоев, обречь в вечное, беспросветное рабство. Но ведь и то верно: если бы там, в России, им не давали отпора, не было бы и этих бесконечных эшелонов. Значит, бьют их наши, бьют!

Роже подтвердил мою мысль:

– Руководство Вермахта вынуждено снимать свои войска с Западного фронта и перебрасывать их на Восточный. Самое бы время сейчас англо-американцам расшевелиться. Но они, как всегда, выжидают, в первую очередь заботятся о собственной выгоде. – (Как эти слова пленного француза соответствуют словам пленного англичанина – я имею в виду Джона.)

Внезапно Роже, явно волнуясь, заговорил о другом:

– Вы, русские, не должны думать о нас, французах, плохо – каждый честный француз остро чувствует свой долг перед советским народом. Потому что именно он, ваш народ, принесет миру освобождение от фашизма. Теперь это знают все на планете… Поверьте, мы были бы с вами, в ваших рядах, если бы нас не предали так подло, так вероломно. Наши правители громогласно объявили о войне с Германией, а фактически никакой войны не было. Мы, французская и английская армии, стояли лоб в лоб с фашистскими полчищами и… бездействовали. Мы слышали немецкую речь, их лающие под пиликанье гармошек песни, видели, как они ходили с котелками на кухню, как лапали девушек, как стирали в тазах свое вшивое белье. Мы слышали их издевательские выкрики: «Эй, лягушатники, скоро мы отправим вас на дно Ла-Манша вместе с вашими лягушками» – и ничего не могли сделать. Рядовые солдаты и офицеры рвались драться с врагом, а высшее командование нас всячески сдерживало. Нас фактически разоружили, а в это время за спиной французского народа предатели, типа Петена и Лаваля, продавали Гитлеру и его шайке страну за свои шкурнические интересы и блага, как в свое время Иуда предал Христа за тридцать сребреников… Вы ведь знаете – большая половина Франции и Париж сданы немцам почти без боя… – Роже говорил возбужденно, на его глазах блестели слезы. – Но Франция не умерла. На ее обломках возродилась