что для рядовых не было объективной необходимости подчиняться таким приказам, скорее она была субъективной (Klee et al., 1991: 84–86).

И это абсолютно правильно. Обычные солдаты в большинстве армий либо не знают своих конституционных прав, либо сильно сомневаются в своих них. Непокорные рядовые редко просили о переводе в другую часть, чаще они просили избавить их от расстрельных обязанностей. Коммандофюрер Мартин Зандбергер был внутренне противоречивым человеком. Убежденный нацист из «старой гвардии», он был кадровым полицейским с определенными моральными устоями. Зандбергер пришел в СД, «обманутый ее возвышенным, интеллектуальным образом», но после Хрустальной ночи раскаялся в своем решении. Тем не менее он принял назначение в айнзацгруппу и добросовестно выполнял кровавую работу. Перед своими подчиненными он поставил вопрос ребром: «Если кто-то не захочет выполнять здесь свой долг, я отправлю его домой». А потом добавил: «Но не думаю, что это поможет остальным в прохождении службы». Один солдат признался, что подчинялся приказам, «чтобы не испортить себе карьеру». Другие утверждали, что «отказники» больше всего на свете боялись обвинения в трусости перед своими товарищами в том, что они слабаки и «брезгуют запачкать руки», что в них нет «твердости настоящего эсесовца». Страх перед наказанием смешивался с другими мотивами — карьерой, дисциплиной, чувством товарищества, стыдом.

Капрал Людке (Dicks, 1972) — показательный пример этого противоречия, хотя и в другой ситуации. Он родился в Данциге, в семье столяра, поставщика еврейской фирмы. В 1934 г. он вступил в нацистскую партию и СС из патриотических побуждений. Стал тайным агентом в полиции безопасности. После освобождения Данцига в 1939 г., приступил к службе в концентрационном лагере. Он неоднократно отправлял рапорты с просьбой о переводе его на фронт, но ему всякий раз отказывали. Будучи санитаром, он делал заключенным смертельные инъекции и проводил «газирование». На послевоенном суде, выступая как свидетель обвинения, Людке утверждал, что ненавидел свои кошмарные обязанности, но из-за страха наказания подчинялся приказам. «Я старался казаться твердым и непреклонным эсесовцем, беспощадным среди таких же, как я». Во время очередного расстрела у него сдали нервы, и он впал в полный коллапс. Дурных последствий не воспоследовало. Людке перевели на тихую административную работу, ибо всем стало понятно, что этот человек дошел до предела и морально сломлен. Отсутствие внутренней стойкости на год сделало его убийцей; он боялся и начальников, и стыдился коллег, которые называли его «маменькин сыночек». Страх слился с конформизмом.

Вернемся к батальону 101. Два человека свидетельствовали, что «можно было отвертеться от расстрелов, заявив, что такое дело тебе не по зубам». Но злоупотреблять этим было рискованно. Поскольку отказников было мало, офицерам, если они были разумными командирами, не составляло труда перевести их на другие должности. Но если бы начался массовый саботаж, неизбежно вмешались бы СС и начались бы жестокие репрессии. В любой армии массовое неповиновение приказу подавляется силой. Полицейским было чего бояться — а вдруг их примеру последуют остальные? Это было трудным решением — трудно и нам выносить свой приговор. Да, им не хватало морального мужества. А нам бы хватило?

Гольдхаген (Goldhagen, 1996) рассуждает так, как будто личное убеждение каждого солдата в сумме своей определяло поведение всего батальона. Такое утверждение грешит индивидуализмом и «демократией» в кавычках. Как показывает Хартль, карательные батальоны были сплоченными боевыми единицами под командованием СС и «выполняли волю самого фюрера». Браунинг, опираясь на социологические законы, подчеркивает важность иерархии и в особенности тиранию коллективизма. «Отказников» упрекали в трусости, и если кто-то намеренно стрелял мимо, его работу должен был доделать собрат по оружию (Browning, 1993: 185). Буххайм и другие (Buchheim,1968: 343, 386) соглашаются с этим: «Необходимо исключительное мужество, чтобы противопоставить себя своему социальному окружению и вырваться из него». Если тебя принимали в братство СС, это было наградой, это и искупало суровость дисциплины, и согревало тебя теплым чувством товарищества, и давало «хотя бы минимальное моральное оправдание». Моральная заповедь «Не убий» вступала в противоречие с моральным долгом убивать. Офицеры это понимали. Олендорф запрещал индивидуальные расстрелы в своей айнзацгруппе: «Личный состав, получив приказ на ликвидацию, должен действовать совместно, чтобы никто не брал на себя личной ответственности за исполнение» (Trials of the War Criminals, 1946: VIII, “Affidavit of Ohlendorf”).

Полицейский батальон 101 отличался от других. 38 % были членами НСДАП — процент вдвое больше, чем по всей Германии в то время. Чем выше у тебя звание, тем в большей степени ты нацист. Хотя майор Трапп был кадровым полицейским и не членом партии, два батальонных капитана были убежденными нацистами и эсесовцами. По меньшей мере пятеро из семи лейтенантов были членами партии, хотя никто из них не входил в СС. 32 унтер-офицера были профессиональными полицейскими. Из них 22 были членами партии, еще семеро — эсесовцами. Старшие офицеры, унтер-офицеры, рядовые солдаты и раньше служили в полиции: 20 % из них несколько лет отслужили уже при гитлеровском режиме, когда полиция стала репрессивным инструментом, вне законодательных ограничений (Burleigh, 2000: 158–186). И чем страшнее были преступления, тем отчетливее проявлялась эта тенденция. 10 из 13 человек в этом батальоне, осужденных как военные преступники, были членами нацистской партии (двое из «старой гвардии», четыре «молодых нациста» и три «примкнувших»). 7 из 13 были профессиональными полицейскими (лишь один служил в полиции до захвата власти нацистами), 2 были рекрутированы в полицию в 1939 г., и только 4 были зачислены в 1941 г. Из них только 6 были из Гамбурга, трое были из Саксонии, один из Австрии и трое из приграничных районов. Австриец участвовал в нацистском восстании 1934 г., и по меньшей мере четверо участвовали в войне с Польшей в 1939 г., когда немецкие полицейские батальоны впервые приступили к массовому уничтожению мирного населения. В карательном батальоне служили и случайные люди, тем не менее костяк подразделения и его командование были или нацистами, или членами иных силовых структур. Именно они отдавали приказы и приучали новобранцев к крови. В действительности, пишет Бирн (Birn, 1998: 117–120), батальон 101 был менее нацистским по составу и менее причастным к массовому насилию, чем другие полицейские батальоны. Батальоны с нумерацией от 300 формировались только из кадровых полицейских и добровольцев. Некоторые из них в полном составе воевали с поляками в 1939 г. В батальоне 309 14 человек были обвинены в военных преступлениях, 13 были кадровыми полицейскими и 8 человек членами НСДАП. М. Дин (Dean, 2000: 64) пишет, что половина немецких полицейских подразделений, служивших в Белоруссии и на Украине, были сформированы Гиммлером, вторая половина была укомплектована обычными полицейскими пожилого возраста. Хочу напомнить, что айнзацгруппы почти наполовину