И все же престижа ради было бы хорошо если и погибнуть, то погибнуть им обоим, прихватить малефика с собой. Как бы это устроить?

Магический шторм так исковеркал ландшафт, а вот ни одного приличного разлома или обрыва не получилось. О, Джуд бы хотел, чтобы его последний бой совершался у края скалы. Какая поэзия! Он наконец поддается обаянию бездны и летит вниз, увлекая противника за собой. И их тела многажды разбиваются об утесы, прежде чем впечататься в самую предельную твердь.

Ладно, пустое. Обрыва-то нет.

Оскальзываясь на прелой листве, Джуд избегает очередного рубящего удара. То ли сверхчеловек уже и сам вымотался, то ли нарочно мажет, чтобы продлить свой триумф. А как ему такое?

Джуд бросает ему в лицо пригоршню земли и, не оглядываясь, чтобы оценить результат, бежит туда, где в траве лежит распавшийся эвелин. На голенной пластине закреплен стилет. Против двух мечей это, конечно, не оружие… Нужно все сделать максимально аккуратно. Позволить трансмутанту пронзить его, а иначе им не сблизиться на расстояние стилетного удара. Дальше самое трудное. Во-первых, не отключиться от шока. Во-вторых, прежде чем из Джуда вынут меч, нужно загнать стилет в горло врагу – и сделать это уцелевшей левой рукой.

Если провести маневр чисто и угодить в сонную артерию, Джуду еще достанется роскошь понаблюдать, как у сверхчеловека остекленеют глаза.

Прекрасный финал. Не такой прекрасный, как на обрыве. И не такой прекрасный, как, скажем, в собственной постели. Но это самый достойный вариант из доступных.

И – не судьба. Он еще не добежал, а его икру пронзает лезвие, пригвождает ногу к земле. Джуд с криком оседает, опускается на колено.

Вот и все.

Удерживая стон в стиснутых зубах, он изнывает в предчувствии смерти. Каждый атом его тела ждет. В каждой клетке совершается работа по приготовлению к последнему удару. Тяжесть этого мига, действующая со всех сторон, так огромна, что сознание спрессовывается до пульсирующей точки, заряженной, чтобы вырваться, эвакуироваться, стоит только холодной стали войти меж ребер или с хрустом разъять шейные позвонки.

Ему чудится голос Софии, зовущий его по имени. Его персональная валькирия спускается, чтобы унести тело с поля битвы.

Удара все нет. Кажется, что мгновение стремится к вечности. Или ему не кажется?

Джуд открывает глаза и пытается обернуться, откатиться. Это ему удается, но не раньше, чем он вытаскивает – о, мучительно медленно! – меч из своей ноги. Аргумент! Родная рукоять. Это тоже отлично. Погибать с верным оружием в руках.

Трансмутант замер над ним с занесенным клинком. Мышцы воздетых рук вздуты, кровавые глаза широко распахнуты и смотрят на Джуда. Враг неподвижен, парализован. Инсульт, что ли?

– Ты убьешь его или будешь любоваться? Я не могу держать его вечно! – хрипло кричит валькирия, уже совсем спустившись на край поляны.

Джуд видит голую Софию. Девушка вцепилась в ствол дерева, не в силах самостоятельно удерживаться на ногах. Она медленно сползает, царапая пальцами кору. Это вызывает много вопросов, но Джуд знает, когда время спрашивать, а когда время убивать.

Опершись на меч, он встает перед трансмутантом; поднимает клинок. И опускает его.

– Ты же с ним связана сейчас! Если убью его, то и тебя могу убить. Давай на счет три ты его отпустишь!

– Идиот! Бей же скорее! Он тоже меня держит. И он сильнее. Если промедлишь, он переселится в меня – и тогда всё, кранты!

Джуд упирает острие в грудь трансмутанта. Кожа, а под нею мышцы упруго продавливаются до выступления темной струйки.

– Да бей же, наконец! Будь мужиком! – вопит девушка, корчась у дерева.

Джуд кладет раненую руку на плечо трансмутанту, обхватывая того за шею. Почти по-братски. И резко тянет к себе, одновременно выталкивая вперед эфес. Скрежеща о ребра, оружие входит в грудь противнику. Через рукоять меча в ладонь передается судорога нанизанного сердца.

Харкнув кровью себе на подбородок, сверхчеловек закатывает глаза и падает.

За деревом в стороне происходит еще одно падение.

– София! – зовет Джуд и не получает ответа.

Бросив меч и рыча от боли при каждом шаге раненой ноги, он устремляется к окраине поляны.

– София…

Он опускается рядом с девушкой. Трогает ей горло, но кончики его пальцев уже онемели, ими он не отыщет пульса. Прикладывает голову к ее груди. То же самое. В голове слишком шумит, чтобы различить стук ее сердца.

Она не движется.

– София!

Он открывает ей рот, прикладывается губами и с силой вкачивает в нее два объема своих легких. Упирается здоровой рукой ей в грудь, кладет сверху пораненную правую и начинает резко надавливать. На четырнадцатом надавливании руки соскальзывают: София почему-то вся мокрая, и вода перемешалась с его кровью.

Нужно все-таки добраться до своих доспехов, найти ампулу эпинефрина и шприц.

Он встает, смаргивает несколько раз, чтобы пропали белые бабочки, а потом высокая трава принимает его подкошенное тело.

– Эй, сюда! Марина, это ты? Моей дочери нужна помощь!

– Виола Верна? Глазам своим не верю. А ты постарела. Постой, как ты пробралась в Чертоги Хаоса?

– Потом, Марина! Обсудим это потом. Пожалуйста. У Софии остановка сердца. Ты можешь его запустить?

– Какая разница, что я могу? Твоя дочь сделала свой выбор. И ты, помнится, тоже.

– Она только что покончила с убийцей Отворяющих. Ведьмы в долгу перед ней. Марина, пожалуйста, спаси мою дочь. В том, что вы задумали, вам понадобится такой союзник, как София.

– Союзник, говоришь? Похоже, ты совсем не знаешь своего ребенка. Сколько она уже не дышит?

– Сколько?… Не знаю точно… Минут семь.

– Тогда чего ты хочешь? Прошло слишком много времени. В мозгу начался распад.

– Нет, не начался. Я индуцировала анабиоз. Максимально понизила температуру тела.

– Какое заклинание ты использовала?

– Ты ведь сама знаешь, что я почти полностью лишилась магии…

– О. Так ты вызвала гипотермию своим арбузным колдовством? Очень творчески. Ладно, отойди. Мне даже интересно, что из этого вышло. Только помни, Виола: за все приходится платить.

Его будят ветер и свет. Лицо, грудь, руки обдает пуховыми дуновениями, то одновременными и настойчивыми, то рассеянными и редкими. Небо в просвете между кронами переменило окрас: теперь оно лазоревое.

Джуд сглатывает металлическую слюну и пробует пошевелиться. Тело ему вполне послушно, но есть нюансы: на одной его руке лежит София, и ту руку он чувствует ограниченно, а вторая рука, правая, раненная накануне, опутана тонкими гибкими стеблями, которые впились ему прямо в голую кожу и продолжаются под ней как некие зеленые вены. И нога – в такой же лианной оплетке.