Он ответил слабой улыбкой:

– А вдруг найдется и там свой Джонсон?

– Увы, на случай надеются только слабые, – сказаля со вздохом. – Значит, у нас от двух до пяти месяцев?

В его запавших глазах мелькнуло уважение.

– Весьма точная оценка. Если президент возжелаетдействовать без одобрения конгресса, понадобится два месяца. Это чтобы либоподвести эскадру с авианосцем и десантными кораблями, либо подготовиться кброску с военных баз Германии. Вопреки распространенному мнению даже силыбыстрого реагирования не реагируют… быстро. Это не десяток коммандос выброситьс воздуха. В какой бы мы глубокой яме ни сидели, но перемолоть в состоянии неодну чужеземную армию. Это не Чечня, где мало кто хочет воевать: кому-то неловковести боевые действия в самой же России, кто-то им даже сочувствует… Так чтоскорее пять, чем два.

– Остановимся на трех, – сказал я сгоречью. – Не так уж и много у нас времени. Тем более что, когда такаяогромная машина запущена, ее уже не остановить. Если эскадра пересечет половинуокеана, то найдут причины, чтобы не возвращаться, а все-таки нанести удар…

Он помалкивал, глаза поблескивали. Как мне показалось, сглубоким сочувствием.

– Где народ? – спросил я.

Павлов удивился:

– Где и надлежит быть! Разбежались по своимминистерствам и ведомствам. Вы их загрузили наконец-то работой, а то сиделиздесь и лясы точили, как в курилке. А сейчас до полуночи засиживаются. Кагановтак и вовсе приладился спать на диване, чтобы не терять время на дорогу. Перестраиваетработу на тоталитарный режим…

Я поморщился:

– Глеб Борисович, хоть вы-то не тычьте в глаза.

– Да я шучу, – сказал он быстро и виновато. –Не думал, что у вас это такой больной пунктик. Хотя Каганов находит в этомбольше плюсов, чем минусов. Но только если власть в самом деле будет крепка.Демократична, но крепка…

– Кто-то сказал, что демократия с элементамитоталитаризма все равно что запор с элементами поноса.

Он весело расхохотался:

– Господин президент, вы же прекрасно знаете цену этим остроумностям!Как и то, на какую аудиторию они рассчитаны. Если звучит ярко и красиво, тодевяносто девять процентов населения тут же запоминают и усваивают. Бездумно,как попугаи! И с удовольствием повторяют, как свое собственное, красуясь вразговорах. Чужое остроумие, массами распространяемое емэйлами, уже с успехамзаменило в обществе простое умие. Это прекрасно, так этим быдлом легчеуправлять! Тупой человечек, считая себя интеллигентным и умным, раз он понимаеттакие шуточки, пойдет в любую сторону, в какое дерьмо ни направь, и будетискренне полагать, что это и есть его собственный выбор! А то, что рядом идутстада, марширующие с ним в ногу… что ж, просто совпало!

Я сказал с отвращением:

– Ну вы и политик… Как вы людей не любите, ГлебБорисович!

Его глаза внезапно стали серьезными.

– В том вся и беда, что я их, гадов, люблю. Поубивалбы, сволочей, за их художества, но понимаю их, понимаю… Потому говорю вслед запророком, прости им, Боже, не ведают, придурки, что творят. Не убивай, мы самиих выборочно, а то твои масштабы зачисток… гм… чересчур. То Содом и Гоморра, тозажравшуюся Юсу тех времен под воду, а то и вовсе всемирные потопы… Это жсколько собак перетопло, а их-то зачем?

Заглянул Карашахин, на стол передо мной опустился листок ссамыми срочными делами. Похоже, нумерация уходит и на другую сторону, наПавлова взглянул хмуро, тот смотрел прямо перед собой, то ли между нимипробежала черная кошка, то ли успели осточертеть друг другу, а еще через минутуКсения принесла кофе и бутерброд.

Я кивнул на Павлова:

– Если ему желудок позволит, принеси и ему. Но смолоком. И без сахара!

Павлов обиделся:

– А мне почему без сахара?

– Вредно, – объяснил я. – Так говорят.

Пришел Каганов с докладом, что успел сделать, что делает, ана что нужны дополнительные указания, инструкции и высочайшее одобрение. На еголице читалась опаска, что половину прожектов я заверну, демократ же все-таки,хоть и начинающий понимать преимущества тоталитаризма, однако я, к еголикованию, даже усилил ряд позиций, ибо это тоталитаризм держит себя в узкихрамках, а настоящая демократия может позволить себе все, даже те методы,которые противники обзывают фашистскими, на то она и демократия, что не боитсястолкновения идей, а если боится и запрещает всякие фашизмы, коммунизмы,нацизмы – то такой строй должен именоваться уже не демократией, а как-то иначе…

Каганов, не дыша, дождался, когда я подписал распоряжения поперестройке подотчетных ему ведомств. Взгляд с надеждой скользил за моейперьевой ручкой, а когда я поставил росчерк на последней странице, из грудивырвался вздох:

– Фу-у, теперь я займусь по всей программе! А то все покраешку, по краешку… Дмитрий Дмитриевич, простите за откровенность, но выстановитесь крупным деятелем…

Я слабо усмехнулся:

– Ну, такую правду-матку вы можете мне резать прямо вглаза в любое время.

Он запротестовал:

– Да я честно! Просто многие из нас уже видели выход,но никто не осмеливался не то что пальцем шелохнуть – пикнуть не смели! Дажеподумать страшно, это ж кем только назовут! А вы взяли и сделали. В этом и естьотличие крупного деятеля от… прочих умничающих.

– Да ладно вам.

Он потоптался у стола, все еще не решаясь уходить, хотя попротоколу пора убираться из кабинета, у президента страны день расчерчен поминутам.

– Дмитрий Дмитриевич, – сказал наконецнерешительно, – и все же надо учесть ошибки предшественников.

– Каких? – спросил я.

– Строителей коммунизма.

Я отмахнулся:

– Шутите? Они строили, а я только стараюсь удержатьстрану от растаскивания по кускам.

– Но у них тоже власть была в руках вся, – подчеркнулКаганов. – Но удержать ее не смогли.

– Была война, – ответил я просто. Каганов смотрелнепонимающим взором, я пояснил со вздохом: – Шла третья мировая война, но у насее не замечали. Как перед Второй наши генералы по старинке еще готовили кавалерию…помните, наши казаки мчались с саблями в руках на немецкие танки?.. так итретью все представляли в виде запущенных навстречу друг другумежконтинентальных ракет с ядерными боеголовками. А она уже шла…

Его глаза оставались круглыми, я умолк, чувствуя тоску итяжесть в груди. Если даже он не понимает, то откуда понять простым людям, чтотреть жизни работают, треть спят, а оставшейся жизни едва хватает, чтобыкое-как управляться с мириадами житейских мелочей?