Вот в каких словах он бы мог приблизительно изложить своиощущения, если бы только мог рассуждать. Но он уже не мог тогда рассуждать. Всятеперешняя решимость его родилась без рассуждений, в один миг, была сразупочувствована и принята целиком со всеми последствиями еще давеча, у Фени, спервых слов ее. И все-таки, несмотря на всю принятую решимость, было смутно вдуше его, смутно до страдания: не дала и решимость спокойствия. Слишком многоестояло сзади его и мучило. И странно было ему это мгновениями: ведь уж написанбыл им самим себе приговор пером на бумаге: «казню себя и наказую»; и бумажкалежала тут, в кармане его, приготовленная; ведь уж заряжен пистолет, ведь ужрешил же он, как встретит он завтра первый горячий луч «Феба златокудрого», амежду тем с прежним, со всем стоявшим сзади и мучившим его, все-таки нельзябыло рассчитаться, чувствовал он это до мучения, и мысль о том впивалась в егодушу отчаянием. Было одно мгновение в пути, что ему вдруг захотелось остановитьАндрея, выскочить из телеги, достать свой заряженный пистолет и покончить все,не дождавшись и рассвета. Но мгновение это пролетело как искорка. Да и тройкалетела, «пожирая пространство», и по мере приближения к цели опять-таки мысль оней, о ней одной, все сильнее и сильнее захватывала ему дух и отгоняла всеостальные страшные призраки от его сердца. О, ему так хотелось поглядеть на нее,хоть мельком, хоть издали! «Она теперь с ним, ну вот и погляжу, как она теперьс ним, со своим прежним милым, и только этого мне и надо». И никогда еще неподымалось из груди его столько любви к этой роковой в судьбе его женщине,столько нового, не испытанного им еще никогда чувства, чувства неожиданногодаже для него самого, чувства нежного до моления, до исчезновения пред ней. «Иисчезну!» – проговорил он вдруг в припадке какого-то истерического восторга.

Скакали уже почти час. Митя молчал, а Андрей, хотя исловоохотливый был мужик, тоже не вымолвил еще ни слова, точно опасалсязаговорить, и только живо погонял своих «одров», свою гнедую, сухопарую, норезвую тройку. Как вдруг Митя в страшном беспокойстве воскликнул:

– Андрей! А что, если спят?

Ему это вдруг вспало на ум, а до сих пор он о том и неподумал.

– Надо думать, что уж легли, Дмитрий Федорович.

Митя болезненно нахмурился: что, в самом деле, он прилетит…с такими чувствами… а они спят… спит и она, может быть, тут же… Злое чувствозакипело в его сердце.

– Погоняй, Андрей, катай, Андрей, живо! – закричал он висступлении.

– А может, еще и не полегли, – рассудил, помолчав, Андрей. –Даве Тимофей сказывал, что там много их собралось…

– На станции?

– Не в станции, а у Пластуновых, на постоялом дворе,вольная, значит, станция.

– Знаю; так как же ты говоришь, что много? Где же много? Ктотакие? – вскинулся Митя в страшной тревоге при неожиданном известии.

– Да сказывал Тимофей, все господа: из города двое, ктотаковы – не знаю, только сказывал Тимофей, двое из здешних господ, да тех двое,будто бы приезжих, а может, и еще кто есть, не спросил я его толково. В карты,говорил, стали играть.

– В карты?

– Так вот, может, и не спят, коли в карты зачали. Думатьнадо, теперь всего одиннадцатый час в исходе, не более того.

– Погоняй, Андрей, погоняй! – нервно вскричал опять Митя.

– Что это, я вас спрошу, сударь, – помолчав, начал сноваАндрей, – вот только бы не осердить мне вас, боюсь, барин.

– Чего тебе?

– Давеча Федосья Марковна легла вам в ноги, молила, барынючтобы вам не сгубить и еще кого… так вот, сударь, что везу-то я вас туда…Простите, сударь, меня, так, от совести, может, глупо что сказал.

Митя вдруг схватил его сзади за плечи.

– Ты ямщик? Ямщик? – начал он исступленно.

– Ямщик…

– Знаешь ты, что надо дорогу давать. Что ямщик, так ужникому и дороги не дать, дави, дескать, я еду! Нет, ямщик, не дави! Нельзядавить человека, нельзя людям жизнь портить; а коли испортил жизнь – наказуйсебя… если только испортил, если только загубил кому жизнь – казни себя и уйди.

Все это вырвалось у Мити как бы в совершенной истерике.Андрей хоть и подивился на барина, но разговор поддержал.

– Правда это, батюшка Дмитрий Федорович, это вы правы, чтоне надо человека давить, тоже и мучить, равно как и всякую тварь, потому всякаятварь – она тварь созданная, вот хоть бы лошадь, потому другой ломит зря, хошабы и наш ямщик… И удержу ему нет, так он и прет, прямо тебе так и прет.

– Во ад? – перебил вдруг Митя и захохотал своим неожиданнымкоротким смехом. – Андрей, простая душа, – схватил он опять его крепко заплечи, – говори: попадет Дмитрий Федорович Карамазов во ад али нет, какпо-твоему?

– Не знаю, голубчик, от вас зависит, потому вы у нас…Видишь, сударь, когда Сын Божий на кресте был распят и помер, то сошел он сокреста прямо во ад и освободил всех грешников, которые мучились. И застонал адоб том, что уж больше, думал, к нему никто теперь не придет, грешников-то. Исказал тогда аду Господь: «Не стони, аде, ибо приидут к тебе отселева всякиевельможи, управители, главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно,как был во веки веков, до того времени, пока снова приду». Это точно, это былотакое слово…

– Народная легенда, великолепно! Стегни левую, Андрей!

– Так вот, сударь, для кого ад назначен, – стегнул Андрейлевую, – а вы у нас, сударь, все одно как малый ребенок… так мы вас почитаем… Ихоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше простит Господь.

– А ты, ты простишь меня, Андрей?

– Мне что же вас прощать, вы мне ничего не сделали.

– Нет, за всех, за всех ты один, вот теперь, сейчас, здесь,на дороге, простишь меня за всех? Говори, душа простолюдина!

– Ох, сударь! Боязно вас и везти-то, странный какой-то вашразговор…

Но Митя не расслышал. Он исступленно молился и дико шепталпро себя.

– Господи, прими меня во всем моем беззаконии, но не судименя. Пропусти мимо без суда твоего… Не суди, потому что я сам осудил себя; несуди, потому что люблю тебя, Господи! Мерзок сам, а люблю тебя: во ад пошлешь,и там любить буду и оттуда буду кричать, что люблю тебя во веки веков… Но дай имне долюбить… здесь, теперь долюбить, всего пять часов до горячего луча твоего…Ибо люблю царицу души моей. Люблю и не могу не любить. Сам видишь меня всего.Прискачу, паду пред нею: права ты, что мимо меня прошла… Прощай и забудь твоюжертву, не тревожь себя никогда!

– Мокрое! – крикнул Андрей, указывая вперед кнутом.

Сквозь бледный мрак ночи зачернелась вдруг твердая массастроений, раскинутых на огромном пространстве. Село Мокрое было в две тысячидуш, но в этот час все оно уже спало, и лишь кое-где из мрака мелькали ещередкие огоньки.