же вечер в театре состоялась премьера его пьесы. Впрочем, советская власть очень быстро отказалась от подобных забав. В современное аутодафе включались и автор, и пьесы, и книги.

Внуки охотней смыкаются с дедами, чем с отцами. Это понятно – с дедами не пришлось воевать. Новая постановка «Грозы»: «Домострой» – книга жизни. Кабаниха – совесть России. Катерина – проститутка, гулящая. Самоубийство – закономерное наказание за преступление. Ставил пьесу не радикальный почвенник, а прогрессивная семитка. Очень бывает занятно следить за этими круговыми циклами, кои проделывает история.

Все ищут и ночью и днем с огнем где-то запрятавшуюся в укрывище национальную идею. Меж тем чем яснее и безысходней наша планетарная связь, тем очевидней, что надо искать гуманистическую идею, которую образует триада – взаимовыручка, человечность, терпимость.

Мне уже приходилось заметить, что жуткое слово «геополитика» скреплено, как наручниками, со словом «безнравственность».

(Июнь 1998 г.) Вот и объявлено о кончине великого мистика. Нет Кастанеды. Таинственно жил, таинственно умер. Путешествие с индийским магом Хуаном закончено. Изредка появляются люди, ощущающие, что их личность – их сокровенное богатство, врученное им непонятной силой. Богатство, которое так легко растрачивается в каждодневном общении, в исходно неравном взаимообмене. Они ощущают и своей кожей, и всею своей незащищенностью, как ранят соприкосновенья с миром и как мелеет от них душа, как выцветает и блекнет дух, теряя единственность и несмешиваемость.

Ну что же, он сделал все, как хотел. Жизнь укрыла его надежно. На смерть рассчитывать не приходится – она раскроет его секреты.

Когда вы не можете отыскать запропастившийся предмет – ключ, очечник, носок, чулок или перчатку с левой руки, не гневайтесь, нормальное дело. Вещи прячутся от хозяев, им тоже надо от нас отдохнуть. Это война за независимость.

Несчастье и проклятье постсоветского избирателя. Голосует по принципу: «Он такой, как мы». Выбирать нужно «не такого, как мы».

Одержимому перу Достоевского юмор был жизненно необходим – он сообщал темпераменту мудрость и создавал упоительный сплав пульсирующей мефистофельской мысли с очарованием игры – новый своеобразный жанр, на сей раз не сатирический эпос вроде щедринского «Города Глупова», а сатирическую притчу, развернутую до фантасмагории. Что до меня, то я убежден, что его подлинные вершины не романы, принесшие ему славу, а эти повести, в первую очередь «Скверный анекдот» и «Степанчиково». Булгаков, считавший учителем Гоголя, мог с еще большим основанием назвать Достоевского-сатирика. Так очевидны и так отчетливы его родительское присутствие, его влияние, кровная связь! «Скверный анекдот» и «Собачье сердце» словно вышли из единого чрева. Тот же расчет с обожествлением «меньшого брата», та же горькая страстность. Всякий раз испытываю волнение при мысли, что все-таки убедил, уговорил Алова и Наумова экранизировать «Анекдот». Время работы над сценарием вспоминаю как одно из счастливейших, а фильм моих друзей рискую назвать их лучшим, непревзойденным, конгениальным первоисточнику.

Успех у современников свидетельствует о способности писателя предложить ответ, успех у потомков – о его способности задать вопрос.

Бойся остановить мгновенье – оно перестанет быть прекрасным.

Нет более надежного средства вызвать сугубую антипатию, чем вдруг заняться морализированием. Пустая, бездарная трата времени. Люди скроены по собственным меркам – сильно меняться не расположены. Декларации о спортивной этике – одно из таких дежурных блюд, которые не имеют спроса.

Меж тем мораль все неохотней уживается с профессиональным спортом, тем более со Спортом Больших Достижений. Состязание и само по себе вырабатывает особые качества, а когда оно связано с Большими Деньгами, это «воспитание чувств» значительно ускоряет процесс. И все же, понимая бессмысленность таких причитаний, пишу эти строки – необходимо выпустить пар. Сподвигло меня футбольное первенство, которое только что завершилось. Стихают восторги, смиряются страсти, почти полтора миллиарда зрителей, не отходивших от телевизоров, медленно возвращаются к будням – можно задуматься и о том, что эти дни, приведшие к жертвам, осиротившие многие семьи, все еще называют праздником. Стоит, как видите, поразмыслить. Все эти сумасшедшие «фаны» уже не спутники, не ракушки, прилипшие к борту корабля. Эта толпа – одна из несущих, одна из составляющих сил. Почти не оглядываясь на потери, мы пробегаем минное поле, высвобождающее агрессию. Мы забываем, что этот демон не порождение наших дней, лишь давших насилию идеологию, – на территории нынешней Мексики уже поигрывали в ножной мяч, с великим азартом пиная головы поверженных ранее противников.

Двадцатый век завершил картину, эскиз которой топорной кистью набрасывали наши предшественники, – среди трофеев цивилизации есть и сожженный турецкий город, и даже «футбольная война» меж Сальвадором и Гондурасом, и регулярные набеги безумных размалеванных орд.

Фаны, сбивающиеся в кучу, своей потребностью в объединении выражают не только криминализацию, но и фашизацию спорта (увы, деление здесь условно). Необходимо трезво взглянуть на это понятие «коллектив» – начинается с нивелировки личности, кончается формированием стада, готового на поджог и убийство. Под клич «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» была развязана, как всем известно, война гражданская в одной отдельно взятой стране. Любая команда начинается с благородно-рыцарственного team spirit и кончается режимом казармы. Фаны вокруг футбольного клуба – всегда предвестие организаций вроде «Русского витязя» на Ставропольщине и нацистской стаи в Терлецком лесу. Нацизм всегда использует спорт – «мы победим, мы лучше других, мы лучше всех», отсюда полшага до национальной исключительности, кажется, и общедоступной, и сравнительно легко достижимой. Гитлер отлично знал, что делал, когда проводил Олимпиаду в 1936 году. И каждый фашиствующий диктатор понимал: нивелирование – обязательная, но лишь предварительная ступень, далее следует героизация. Лебедев-Кумач дал Иосифу Сталину искомую необходимую формулу: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой». Спорт и армия, казалось, давали восхитительную возможность сразу шагнуть из «любого» в «герои». Поэтому всякий праздник десантников, кончавшийся жертвами и разрушениями, скорее приветствовался, чем осуждался. Поэтому всячески оберегался «демократический» облик спорта. Злобный неуч со склонностью к уголовщине не мог представить себя Эйнштейном, но представить себя Майком Тайсоном – мог. Впрочем, советская система корректировала подобный размах. Без звезд, разумеется, невозможно, но наши звезды никак не должны «много об себе понимать». Звезда должна выглядеть «близкой», «народной», подняться до этого уровня можно – у нас звездою становится любой.

Еще раз: никто так чутко не чувствовал, какие возможности предоставляют олимпиады и спартакиады, как тоталитарные вожди. Громадные исступленные массы, ревущие вокруг своих кумиров, монументальные стадионы, которые строятся к этим празднествам – Гитлер нутром ощущал потенцию, таящуюся в этих махинах, в этих могучих изваяниях, рядом с которыми человек кажется сам себе песчинкой. Лишь окруженный миллионами таких же песчинок, он себе возвращает