за разрушенным в мятеж пакгаузом. Выломали и снова наживили доски в торцовой стене, чтобы выбраться из вагона на ходу поезда.

Опечатав дверь вагона, Ливанов вернулся на станцию, распорядился прицепить вагон к составу.

Когда все было сделано, появился начальник охраны, требовательно спросил Ливанова, сердце которого сжалось в недобром предчувствии:

— Мне поручено обеспечить охрану пяти вагонов и семи платформ с орудиями. Откуда взялся еще вагон?

— Вагон с обмундированием, — по приказу из штаба.

Если не хватает людей, можете не охранять. Не велика ценность — кальсоны да лапти для красноармейцев.

— Кальсоны — вещь нужная. За них сейчас на базаре не одну буханку хлеба сдерут. Пожалуй, поставлю на площадке часового. — Начальник охраны вышел из комнаты дежурного.

Утром, перед самым отходом поезда, Ливанов прогулялся вдоль состава. Часовые дремали на площадках вагонов и у артиллерийских орудий, зачехленных брезентом. Еще несколько бойцов было в вагоне, прицепленном сразу за паровозом.

На площадке последнего вагона, в котором затаился отряд Бусыгина, стоял низкорослый, тщедушный солдат с винтовкой в руке, простуженно кашлял и поеживался от холода.

«Этот будет убит первым», — подумал Ливанов, и на какое-то мгновение ему даже стало жаль солдата, чем-то похожего на конюха из отцовской усадьбы.

Боец заметил, что его разглядывают, несмело окликнул полковника:

— Товарищ! Нет ли закурить? Весь табачок кончился, а терпеть невмоготу — кашель изводит, едрена вошь.

Ливанов протянул солдату открытый портсигар и дружелюбно спросил:

— Что же не запасся? Дорога-то длинная, служивый.

— Вчера была осьмушка, да на хлеб променял. Слышь, товарищ, это правду наш командир гуторил, что тут, — солдатик ткнул в вагон прикладом винтовки, — красноармейцам кальсоны везут?

— Верно, — напрягся Ливанов.

— Вот бы получить пару кальсонов за верную службу, — размечтался боец, затянувшись папиросой. — Весь износился, едрена вошь, заплата на заплате.

— Ну и дурак ты, братец, — облегченно улыбнулся Ливанов. — Надо о службе думать, а ты о кальсонах. Командир услышит — вместо кальсон даст хороший нагоняй, а то и на гауптвахту посадит.

— Это точно, он у нас строгий, даром что на фронте контуженный, — согласился солдат. — Как зачнет про мировую революцию шпарить — аж затрясется весь, того гляди, кондрашка хватит.

— А ты сам-то на фронте был?

— Не-е, куда там. У нас тут, считай, одни бракованные собрались, к фронту непригодные. Обучили, как из винтовки палить, да строем погоняли неделю на Вспольинском поле и сюда, в охранный взвод.

— Ну, и как служится?

— Собачья служба. Я бы лучше на фронт, там, говорят, посытнее. Опять-таки табачок дают и обмундирование новенькое. А тут ни черта не получишь, — сердито сплюнул под ноги солдат. — Только лекциями и пичкают, едрена вошь. Нет чтобы паек добавить.

— Ладно, разболтался я с тобой, — повернулся Ливанов к служебному вагону.

Солдат крикнул ему вслед:

— Спасибо, мил человек, за табачок!..

Разговор с ним окончательно успокоил Ливанова — с такой охраной боевикам Бусыгина будет легко справиться, только бы ничего не случилось до отхода эшелона.

В служебном вагоне Ливанов лег на нижнюю полку, с головой укрылся шинелью. Прислушивался к тому, что делалось в вагоне. Свободные от дежурства красноармейцы вели обычные разговоры о войне, о пайках, о сыпном тифе и как от него уберечься. В хвосте вагона какой-то солдат неумело и тоскливо пиликал на гармошке с прохудившимися мехами, пытаясь подобрать «На сопках Маньч­журии».

Ровно в пять часов утра паровоз дал короткий, дребезжащий гудок, и эшелон тяжело, со скрежетом под вагонами отошел от станции.

Мысленно Ливанов перекрестился — он свое дело сделал, остальная часть операции по захвату эшелона ложилась на плечи Бусыгина и его людей.

Через четверть часа эшелон вдруг остановился. Ливанов нащупал под шинелью браунинг, но минут через пять, лязгнув буферами, поезд продолжил путь дальше.

Не знал бывший полковник Генерального штаба, что его хитроумный план известен чекистам. На пятнадцатом километре эшелон остановился не случайно — здесь от него отсоединили вагон с отрядом Бусыгина, а вместо него прицепили другой — с чекистами, вооруженными пулеметами.

Командовал этим отрядом тот самый солдат, которого Ливанов угостил папиросой, — начальник оперативного отдела губчека Варкин.

Миновало еще около часа. Теперь Ливанов напряженно прислушивался к каждому звуку, пытаясь сквозь монотонный стук колес уловить выстрелы и крики. Но ничего не услышал и подумал, что не зря настаивал, чтобы отрядом по захвату эшелона командовал именно Бусыгин, — штабс-капитан умел делать свое дело без шума.

По подсчетам Ливанова, эшелон вот-вот должен был подойти к разъезду на сорок втором километре, и полковник с нетерпением ждал, когда в вагон ворвутся люди Бусыгина.

Кто-то осторожно похлопал его по плечу. Ливанов рывком откинул шинель — и увидел усатого, высокого солдата с винтовкой. Светлые глаза его были насмешливо прищурены, но к Ливанову он обратился подчеркнуто вежливо и уважительно:

— Господин полковник. Нужно выйти на площадку вагона.

— Зачем? — Рука Ливанова опять потянулась к браунингу в кармане.

— Полковник Иванцов боится провокации и просит вас показаться ему, прежде чем он выведет людей из леса.

— А где Бусыгин?

— Штабс-капитан на паровозе.

Ливанов хотел спросить, как это Бусыгин очутился на паровозе — ведь для этого надо было пройти через служебный вагон, — но усатый опередил его:

— Поскорее, господин полковник, сейчас остановимся. Сами предупреждали, разгрузку эшелона надо провести как можно быстрее.

Ливанова опять кольнуло подозрение:

— Откуда вам известен план операции?

— Ротмистр Маров! — вытянулся усатый. — Командую взводом разведки, так что с планом захвата эшелона ознакомлен по службе.

Стук колес под вагонами стал реже, эшелон замедлил ход и замер, слышалось только, как пыхтит, словно отдуваясь, паровоз.

Значит, Бусыгин действительно захватил эшелон. И без единого выстрела!

Только сейчас Ливанов заметил, что в вагоне никого нет, на столике у окна сиротливо лежала старенькая гармонь.

Накинув на плечи шинель, Ливанов впереди усатого вышел на площадку вагона.

— У вас есть носовой платок? — все так же вежливо, с почтением в голосе спросил его Маров. — Помашите над головой, полковник Иванцов разглядит вас в бинокль.

— Зачем эти глупые предосторожности, если все уже сделано? — с досадой сказал Ливанов, но все-таки несколько раз взмахнул платком.

Утро выдалось солнечное, безветренное. До приторности сладко пахло скошенной травой.

Метрах в трехстах от железнодорожного полотна тянулся лес, царапали синее небо острые верхушки темных елей. От разъезда к нему вилась пыльная дорога и пропадала в кустах ольхи. На молоденькой березе у высокого откоса безмятежно, взахлеб, чирикала какая-то птица.

Ничто не выдавало присутствия в лесу людей. И тут Ливанов увидел, как над кустами взвилась желтая пыль и на дороге появилось сразу несколько подвод. На них сидели люди с винтовками; те, кому не хватило места, шли толпой.

Ливанову показалось, что на одной из подвод он увидел Иванцова — на солнце вроде бы блеснули полковничьи, шитые золотом погоны.

Волнение и радость перехватили горло Ливанову — разработанная им операция по захвату эшелона закончилась успешно. Иванцов должен по достоинству оценить эту необычную операцию, которая стоит выигранного сражения, — теперь можно со всей мощью, артиллерией, ударить по большевикам, и участь города будет решена. То, что не удалось Перхурову, сделает он, полковник Ливанов.

— Где командир охраны? — спросил полковник ротмистра Марова. — Прежде чем отправить его на тот свет, я хочу поговорить с этой возомнившей о себе сволочью.

— Здесь я, здесь, — раздался за спиной спокойный голос Андрея Лобова. —