которая привела к огромным прибылям в сильных секторах рынка, в то время как менее прибыльные области были быстро закрыты. Отмена субсидий привела к дальнейшему сокращению и без того сильно сократившегося промышленного сектора, так что деиндустриализация в Великобритании проходила гораздо быстрее, чем во Франции или ФРГ. В то же время здесь были урезаны и социальные расходы, так что разрыв между богатыми и бедными еще больше увеличился. Наконец, резкое снижение подоходного налога привело к росту инвестиций в среднесрочной перспективе, но также к значительному сокращению налоговых поступлений, в то время как компенсация за счет увеличения НДС усилила перераспределение снизу вверх. В чрезвычайно жестких и длительных спорах с профсоюзами консервативное правительство в конце концов одержало верх, но ему не удалось решительно сдержать инфляцию, которая достигла 21,9 процента через год после его избрания, и сократить безработицу, которая выросла до 12,4 процента в ходе рецессии 1980–1982 годов[5].

Эти рыночно-радикальные экономические концепции способствовали укреплению корпораций и высокодоходных компаний и шли рука об руку с отказом от государства всеобщего благосостояния и государственной экономики. В среднесрочной перспективе они привели к усилению экономического роста как в США, так и в Великобритании, но в то же время к ухудшению социального неравенства и, в США, к дезинтеграции государственных финансов. С другой стороны, реформы, особенно налоговые льготы и гибкость заработной платы, улучшили возможности обеих стран на мировом рынке. Это, в свою очередь, отразилось на склонности крупных компаний к инвестированию, которые выбирали места производства и разработки по всему миру в зависимости от того, где они находили наилучшие условия.

Поэтому неудивительно, что почти все западноевропейские правительства отреагировали на кризис 1980–1982 годов схожим образом, пытаясь стабилизировать бюджеты, улучшить конкурентные условия и ограничить расходы на социальную политику или, по крайней мере, их увеличение. Заявления правительства Коля и Геншера также следовали этой тенденции. «Свобода, динамизм, самоорганизация» были определяющими словами в первой правительственной декларации Коля. Сокращение нового государственного долга и реструктуризация бюджета, увеличение инвестиционных стимулов, налоговые льготы для компаний и «передышка в социальной политике» должны были быстро и надолго улучшить экономическую ситуацию[6]. Таким образом, новое правительство четко отделило себя от требований профсоюзов и левого крыла СДПГ, но в то же время и от программ Тэтчер и Рейгана. Новая коалиция не предусматривала резких сокращений в социальной политике или свертывания совместного решения и власти профсоюзов. Скорее, эти заявления более или менее соответствовали заявлениям Министерства финансов на позднем этапе правительства Шмидта. Основное внимание было уделено шести областям: бюджетная и налоговая политика, рынок труда, дерегулирование, приватизация, социальная политика и сокращение субсидий.

Мировая экономика, которая вновь начала набирать обороты с 1982 года, обеспечила новому правительству благоприятные стартовые условия. Прежде всего, удалось стабилизировать бюджет: рост федеральных расходов, который в среднем составлял 8,6 процента в период с 1973 по 1982 год, снизился до 3,3 процента в период до 1988 года, а рост нового федерального долга даже снизился с 17,8 до 6,8 процента. В результате уровень инфляции упал почти до нуля, а темпы роста в среднем составляли 2,1 процента до 1987 года и 4 процента с 1988 по 1990 год. Экспорт, в частности, снова сильно вырос, в том числе из‑за повышения цен на доллары, и привел к огромному положительному сальдо внешней торговли, которое к 1989 году составило более 130 миллиардов марок. Для того чтобы улучшить ситуацию с доходами компаний, верхняя ставка налога была снижена с 56 до 53, а затем до 50 процентов. Коэффициент налогообложения также снизился с 43 до 41 процента в период с 1982 по 1990 год. На самом деле, в последующие годы доходность корпораций значительно улучшилась, но коэффициент инвестирования по-прежнему не увеличивался. Более того, инвестиции не были направлены в первую очередь на расширение «мощностей или новое производство, а в основном использовались для рационализации. Ввиду возросшей международной конкуренции это было логично, но не способствовало снижению уровня безработицы[7].

Несмотря на улучшение экономической ситуации, число безработных в период с 1981 по 1989 год постоянно превышало два миллиона человек. Связь между повышением темпов роста и снижением безработицы, достоверно подтвержденная с 1950‑х годов, очевидно, была нарушена. По-прежнему теряли работу в основном неквалифицированные рабочие, в основном из кризисных отраслей – сталелитейной, горнодобывающей и судостроительной. Напротив, количество новых рабочих мест в секторе услуг увеличилось, но недостаточно, чтобы заполнить пробелы в классических промышленных секторах. В результате правительство стало больше полагаться на концепцию «флексибилизации» рынка труда. Сам термин был довольно эвфемистичным; на практике он означал, что отныне условия труда и вознаграждение, особенно в нижнем диапазоне доходов, могут быть в большей степени адаптированы к возможностям и потребностям компаний. Закон о содействии занятости, принятый в 1985 году, позволил нанимать работников на временной основе или на неполный рабочий день, а также работников с низким уровнем дохода и интенсифицировать временную работу. Увеличение числа рабочих мест с частичной занятостью было особенно полезным для многих женщин, но в то же время оно усилило тенденцию к подрыву нормальных трудовых отношений, особенно в группах с более низкой заработной платой. Срочные контракты стали более частыми, а в некоторых отраслях – почти правилом. Агентства временного труда нанимали отдельных работников или целые группы работников третьим лицам на определенный период времени, при этом временные работники зарабатывали значительно меньше, чем постоянная рабочая сила[8].

Это была очень практическая демонстрация структурных изменений: рабочие места для неквалифицированных и малоквалифицированных рабочих на крупных заводах, которые характеризовали низшие сегменты рынка труда в предыдущие десятилетия, были переведены за границу или исчезли совсем. Они все чаще заменялись «нестабильными» трудовыми отношениями, которые действовали лишь в течение короткого периода времени и предполагали оплату труда ниже тарифной и зачастую более низкое социальное обеспечение. Это не обязательно означало реальное социальное ухудшение: даже неквалифицированные рабочие на заводах или полуквалифицированные помощники в строительной промышленности не зарабатывали больше, чем было абсолютно необходимо для жизни в 1950‑х и 1960‑х годах. Но для значительной части рабочих в течение десятилетий было характерно сознание того, что постигшая их участь не индивидуальная, а судьба социального класса. Это уже не относится к индивидуализированным работникам, занятым на временной работе или неполный рабочий день. «Пролетариат» превратился в «прекариат», а причины обнищания и социальных лишений понимались уже не как выражение классовой структуры общества, а как следствие индивидуальной судьбы или неудач[9].

Профсоюзам было трудно противостоять таким тенденциям. С начала усиленных структурных изменений их членство и политическое влияние значительно снизились. В