в бундестаге стали «Зеленые» с 5,6 процента; впервые с 1957 года трехпартийная система, характерная для ФРГ, была нарушена.

Программный фокус нового федерального правительства, несомненно, был сосредоточен на экономической политике и политике безопасности, и именно здесь оно добилось своих успехов. Однако на внутреннем фронте Гельмут Коль объявил довольно расплывчатую программу «духовных и моральных перемен», с помощью которой он пытался оправдать ожидания своего консервативного электората. Для этого он снова взял на вооружение старые формулы культурного пессимизма, защиту от индивидуализации, секуляризации и гедонизма и объединил их с «глубокой неуверенностью, питаемой страхом и беспомощностью», которая действительно была широко распространена в начале 1980‑х годов перед лицом структурных изменений, экономического кризиса и безработицы[21]. И предписанные противоядия также казались знакомыми: христианский образ человека, размышления о семье, субсидиарность вместо государственного вмешательства. Но такие заявления привели скорее к возбужденной реакции слева, чем к политической практике. Ведь ни социальные реформы 1960‑х и 1970‑х годов не были отменены, ни либерализация, например в области образования или сексуальной политики, не была свернута. Даже пересмотр частичного освобождения от наказания за аборты – самое важное ожидание от нового правительства для многих консервативных избирателей – не был доведен до конца. В парламентской фракции ХДС/ХСС не было большинства за это.

Напротив, акцент на большем рынке, большей индивидуальной инициативе и заметный акцент на технико-экономическом прогрессе служил ориентации на политический идеал. Однако «духовно-нравственные» и экономические изменения иногда находились в явном противоречии друг с другом, поскольку поощрение индивидуального развития или демонтаж государственных норм способствовали ускоренной индивидуализации и отсутствию солидарности, о которых так сокрушался Коль. Нигде это не было так очевидно, как в приватизации телевидения – одной из самых искренних забот канцлера. Ведь в отличие от государственных вещателей, новые частные телеканалы финансировали себя исключительно за счет рекламы и поэтому были заинтересованы, прежде всего, в достижении максимально возможной аудитории, а высокая культура или образовательные программы здесь не рассматривались. Соответственно, частные станции превзошли друг друга в тривиальности и мелкотемье своих программ, и среднее телепотребление зрителей быстро снова значительно выросло. Разница между культурными пессимистическими жалобами, с одной стороны, и практикой медиаполитики, с другой, была как никогда велика. Старая проблема ХДС/ХСС – проведение политики форсированной модернизации, с одной стороны, и критика ее культурных и социально-политических последствий, с другой, – вновь возникла здесь, причем в усиленном виде[22].

Но программная согласованность также не была главной заботой Коля. Он был прежде всего политиком власти, сила которого заключалась в его владении аппаратом. Особенно это касалось партии, его реальной базы власти. «Система Коля», вплоть до местного уровня, состояла в основном из сети личных связей с друзьями по партии, которые были ему верны, преданны и зачастую подчинены. Но он был эффективен и в правительстве. Коль принимал решения не в кабинете министров, а в ближайшем кругу доверенных лиц его ведомства и после консультаций с лидерами партнеров по коалиции. Коль не обладал даром далеко идущих политических видений, как Вилли Брандт, и не был блестящим, интеллектуально превосходящим мировым политиком, как Гельмут Шмидт. Но он обладал почти безошибочным чутьем на настроения и большинство, а также способностью распознавать и нейтрализовать противодействующие течения на ранней стадии. Это было особенно заметно, когда после вторых выборов в бундестаг в 1987 году, выигранных ХДС, распространилось разочарование по поводу отсутствия реформ внутренней политики правительства. Весной 1989 года оппозиционной группе вокруг премьер-министра Баден-Вюртемберга Шпета и генерального секретаря Гайслера, которая хотела свергнуть Коля, он указал на их место и лишил способности противостоять. Однако Коль в то время считался спорным канцлером, и опросники ожидали, что на следующих федеральных выборах в 1991 году его скорее снимут с должности, чем переизберут[23].

Трения между изменившимися социальными условиями, политическими программами и традициями ощущались не только в ХДС. В баварском ХСС дихотомия между католической крестьянской средой и динамичным экономическим развитием земли была особенно заметна. Будучи местом расположения современных высокотехнологичных компаний, таких как «Сименс», BMW, Audi или производитель оружия «Объединение по производству двигателей и турбин» (MTU, Motoren- und Turbinen-Union), Бавария, наряду с Баден-Вюртембергом и Гессеном, была одной из тех экономически особенно успешных федеральных земель, которые гораздо меньше пострадали от кризиса в классических промышленных секторах, чем, например, Саар или Северный Рейн – Вестфалия. Однако хорошо образованные и высокооплачиваемые сотрудники таких компаний в Мюнхене или Аугсбурге, с их подчеркнуто городским и индивидуальным образом жизни, преследовали совсем другие интересы, чем, например, крестьяне в Баварском Лесу или Кимгау, которые в значительной степени зависели от государственных субсидий. ХСС, как партия постоянного правительства, справилась с этим перерывом, проводя, с одной стороны, промышленную политику, ориентированную на технологии и науку, дружественную бизнесу, а с другой – классическую социальную политику, ориентированную на клиента.

Она уравновешивала противоречия между ними, подчеркивая связь с родиной, региональные традиции и консервативные ценности, хотя и со все более фольклорным оттенком. Франц Йозеф Штраус, премьер-министр Баварии с 1978 по 1988 год, сам был живым выражением этой связи. У него была репутация национал-консерватора, яростно выступавшего против социализма, индивидуализма и морального разложения, но в то же время он был трудолюбивым сетевиком, который всегда приводил в Баварию новые перспективные компании, культивировал тесные связи между политикой и бизнесом и способствовал превращению земли в одну из научных столиц Германии. Эта связь была выражена значимым образом, когда премьер-министр, одетый в грубошерстную куртку и сопровождаемый традиционным оркестром, открыл новое здание лаборатории генной инженерии[24].

СДПГ пришлось труднее. Ее предыдущая модель успеха – сочетание угольной и сталелитейной промышленности, расширяющейся социальной политики и экономической политики, направляемой государством, – в 1970‑х годах явно достигла своих пределов. «Прогресс», центральная категория социал-демократического мышления, был поставлен под сомнение с нескольких сторон. В конце десятилетия большая часть партии критически относилась к промышленному капитализму, ориентированному на рост. В то же время, однако, социал-демократам практически нечего было противопоставить, казалось бы, неумолимому продвижению глобализации и неолиберализма. Их традиционная социальная база, промышленная рабочая сила, таяла – в 1980 году только 28 процентов членов партии были рабочими, а 36 процентов – государственными служащими и рабочими. Новые слои поддержки партии почти не имели связи со старыми структурами социал-демократической среды, от рабочих советов до шахтерских больниц и социального жилья. Партия страдала не в последнюю очередь от собственных успехов. Дети рабочего класса, для которых повышение уровня образования и профессионального роста было одной из важнейших задач, решаемых с большой энергией на протяжении десятилетий, а также одним из самых больших успехов партии, после окончания школы и поступления