Между Кортландом и Карлоттой разразилась жесточайшая битваза право заботиться об Анте, причем Кортланд настаивал на своем приоритете вданном вопросе, ибо Анта обратилась именно к нему. По свидетельствусовременников тех событий, кончилось тем, что они вместе сели в поезд иотправились в Нью-Йорк, чтобы привезти Анту домой.

Однажды во время веселого ужина захмелевшая Аманда во всехдеталях рассказала эту историю своему приятелю (и нашему информатору) АллануКарверу, который не преминул воспользоваться моментом, дабы поподробнеерасспросить ее о старинном семействе южан и поистине варварском поведениинекоторых его членов. Аманда поведала ему все, что ей было известно о бедняжкеплемяннице, находившейся в Бельвю.

– …Это было просто ужасно. Анта не могла говорить.Именно не могла. Едва она пыталась произнести хоть слово, как тут же запиналасьи замолкала. Она была такая нежная, хрупкая. Гибель Шона просто сразила еенаповал. Только через сутки она наконец смогла написать адрес квартиры вГринвич-Виллидж, и мы с Олли Мэйфейр немедленно помчались туда за вещами Анты.Господи, как это все грустно! Я-то предполагала, что, поскольку Анта – женаШона, все его картины, конечно же, перейдут в ее собственность. Но потом пришлисоседи и сообщили, что Анта и Шон не были женаты. Мать и брат Шона уже успелипобывать в квартире и отправились нанимать фургон, чтобы вывезти оттуда всеимущество. Похоже, мать Шона недолюбливала Анту и винила в том, что она втянулаего в богемную жизнь Гринвич-Виллидж.

И тогда я сказала Олли, что они могут забрать себе все, нотолько не портреты Анты, а потом быстренько упаковала их вместе с другимиличными вещами Анты и, конечно же, со знаменитым старинным бархатным кошельком,наполненным золотыми монетами. Да-да, я слышала о его существовании, и неговорите мне, что понятия о нем не имеете, коль скоро вы хоть немного знакомы систорией семейства Мэйфейр. Естественно, я взяла оттуда и все рукописи Анты –там были рассказы, несколько глав романа и стихи. Знаете, а ведь я только потомузнала, что она опубликовала свое стихотворение в «Ньюйоркере». В «Ньюйоркере»!Я и понятия об этом не имела, пока мой сын Пирс не сказал мне. Он даже пошел вбиблиотеку, чтобы прочесть его. Очень короткое стихотворение. Что-то там опадающем снеге и о музее в парке… В моем понимании это даже не стихотворение, аскорее, так сказать, фрагмент жизни. Однако факт остается фактом: ононапечатано в «Ньюйоркере» – вот что главное. Ах, как это было грустно –вывозить вещи из квартиры… Как будто уничтожаешь чью-то жизнь… разбираешь ее начасти…

Когда я вернулась в клинику, Карлотта и Кортланд были ужетам. Как всегда, ругались друг с другом в коридоре. Однако, чтобы понять, чтоподразумевается под словом «ругались», когда речь идет о Карл и Корте, нужновидеть это своими глазами: шепот сквозь зубы, скупые жесты и поджатые губы.Неповторимое зрелище, уверяю вас. Именно так все и выглядело тогда в коридоребольницы. И никто, наверное, кроме меня, не подозревал, что они в тот моментготовы были убить друг друга.

«Вы уже знаете, что девочка беременна? – спросилая. – Доктор сказал?»

«Она должна избавиться от ребенка», – заявила Карлотта.

У Кортланда был такой вид, будто он вот-вот умрет. А я такопешила от ее слов, что даже не нашлась, что ответить.

Я всей душой ненавижу Карлотту. И готова объявить об этомвсему миру. Я всю жизнь ненавидела ее. Одна только мысль о том, что Антаостанется с ней один на один, приводила меня в ужас. И я сказала об этомКортланду, прямо там, при Карлотте.

«Бедная девочка нуждается в заботе», – напомнила я ему.

Надо отдать должное Кортланду, он действительно приложил всеусилия, чтобы получить право на опеку над Антой, он с самого начала добивалсяпопечительства над ней. Но Карлотта в ответ заявила, что в борьбе все средствахороши, и пригрозила рассказать во всеуслышание о наших отношениях сКортландом, раскрыть все наши семейные тайны. О, это поистине страшная женщина!И Кортланд сдался. Мне кажется, что и на этот раз он не сомневался, чтопроиграет битву.

«Послушай, – уговаривала я, – Анта уже вполневзрослая. Почему бы не спросить ее, с кем и где она сама предпочитает жить?Если она захочет остаться в Нью-Йорке, то может переехать ко мне. Или к Олли».

Однако все мои аргументы не возымели действия.

Карлотта поговорила с врачами и, как всегда, добиласьсвоего. Уж не знаю, каким образом, но ей удалось получить от них официальноепредписание о переводе Анты в Новый Орлеан, в психиатрическую лечебницу. НаКортланда она просто перестала обращать внимание, словно его и не было рядом. Ябросилась к телефону, чтобы сообщить обо всем родственникам, и обзвонилабуквально всех, включая даже совсем юную Беатрис Мэйфейр, внучку Реми, котораяжила на Эспланейд-авеню. Я сказала им, что девочка больна, что она беременна инуждается в любви и заботе.

А потом произошла едва ли не самая печальная сцена. В тотмомент, когда Анту увозили на вокзал, она жестом подозвала меня к себе и тихопрошептала в самое ухо, так, чтобы никто другой не слышал: «Тетя Мэнди,пожалуйста, сохраните мои вещицы. Иначе она их просто выбросит». Но я уже –подумать только! – отправила все ее вещи домой. Все, что я могла тогдасделать, это позвонить своему сыну Шеффилду и попросить его сделать все, что вего силах, чтобы помочь бедной девочке, когда та вернется.

В сопровождении дяди и тети Анта поездом вернулась вЛуизиану и была без промедления помещена в психиатрическую лечебницу СвятойАнны, где провела шесть недель. Во множестве навещавшие ее Мэйфейры сходилисьво мнении, что девочка чересчур бледна, не всегда в полной мере владеет собой,но явно идет на поправку.

Тем временем наш агент в Нью-Йорке Аллан Карвер как будто быслучайно вновь встретился с Амандой Грейди Мэйфейр и поинтересовался, как себячувствует ее племянница.

– О, вы даже представить себе не можете, как всеплохо! – воскликнула в ответ Аманда Грейди Мэйфейр. – Представляете,ее тетя потребовала, чтобы врачи в психиатрической лечебнице сделали девочкеаборт. Она заявила, что та безумна от рождения и ей ни в коем случае нельзяиметь детей. Вы когда-нибудь слышали что-либо ужаснее? Я узнала об этом от мужаи сказала, что никогда его не прощу, если он не поможет бедняжке. Но он заверилменя, что никто не причинит вред ребенку, что врачи никогда не согласятся на такойшаг ни по настоянию Карлотты, ни по просьбе кого-либо другого. А потом, когда япозвонила Беатрис Мэйфейр на Эспланейд-авеню, Кортланд пришел в ярость. «Несмей поднимать всех на ноги!» – кричал он. Но именно это я и собираласьсделать. «Пойди и навести ее, Беа, – попросила я. – И не позволяйникому выставить тебя оттуда».