– Что вы читали? – впоследствии спросил репортер женщину.

Она показала ему “Противостояние” Стивена Кинга.

15

Если снять и отложить в сторону маскировочную сеткусемантики, мы увидим, что те, кто подвергает критике произведения ужасов (илипросто тревожится из-за них и своей любви к ним), говорят следующее: выпродаете смерть, уродства и чудовищность; вы торгуете ненавистью и насилием,болезненностью и отвращением; вы просто еще один представитель сил хаоса,которые и без того угрожают миру.

Короче говоря, вы бессмертны.

После выхода на экраны “Рассвета мертвецов” некий критикспросил Джорджа Ромеро, считает ли тот такой фильм, с его кровавыми сценаминасилия и каннибализма, приметой здорового общества. В ответ Ромеро – и этодостойно рассказанного выше анекдота о Хичкоке – спрашивает критика, являетсяли приметой здорового общества сборочный цех двигателей ДС-10 [286]. Ответбыл расценен как увертка (я почти слышу, как критик говорит: “У меня сложилосьвпечатление, что Ромеро нравятся такие споры”).

Что ж, давайте посмотрим, увертка ли это, и пройдем на одинуровень глубже, чем проникали до сих пор. Уже поздно, звучит последний вальс, иесли мы сейчас не выскажем кое-что, думаю, мы не сделаем этого никогда.

На протяжении всей книги я старался показать, чтопроизведение ужасов, под своими клыками и страшным париком, на самом деле также консервативно, как иллинойский республиканец в полосатом костюме-тройке;главная цель его – подкрепить норму, показав, какие ужасные вещи случаются слюдьми, ее нарушившими. В большинстве произведений ужасов мы находим моральныйкодекс такой строгий, что заставил бы улыбнуться пуританина. В старых комиксахЕ.С. нарушителей супружеской верности неизбежно ждет дурной конец, а посравнению с участью убийц дыба и колодки – все равно что детская прогулка поярмарке [287]. Современные произведения ужасов мало чем отличаются отморалистических пьес пятнадцатого, шестнадцатого и семнадцатого столетий, если рассматриватьсуть. Рассказы ужасов не просто твердо стоят на десяти заповедях; они раздуваютих до размера табло. И когда гаснет свет в кинотеатре или когда мы открываемтакую книгу, у нас возникает успокаивающая уверенность в том, что злодеи почтинеизбежно будут наказаны – мера за меру.

Я использовал помпезно академическую метафору, предположив,что произведение ужасов обычно описывает прорыв какого-либо дионисиева безумияв аполлониево существование и что ужас будет продолжаться до тех пор, покадионисиевы силы не будут повергнуты и не восстановится аполлониева норма.Исключая мощный, хотя и загадочный пролог в Ираке, действие фильма Фридкина“Изгоняющий дьявола” начинается в Джорджтауне, самом аполлониевом пригороде извсех возможных. В первой сцене Элен Берстин просыпается от громкого шума начердаке – будто кто-то выпустил там на свободу льва. Это первая щель ваполлониевом мире; скоро сквозь нее кошмарным потоком польется все остальное.Но в конце фильма эта щель между нашим нормальным миром и хаосом, где демонампозволено охотиться на невинных детей, вновь закрывается. Когда Берстин в концефильма ведет бледную, но, очевидно, уже нормальную Линду Блэйр к машине, мыпонимаем, что кошмар кончился. Постоянство восстановилось. Мы выследили мутантаи убили его. И никогда равновесие не кажется таким прекрасным.

Обо всем этом мы говорили в книге.., но, может быть, все этолишь видимость и обман? Я этого не утверждаю, но, может быть (поскольку это нашпоследний танец), стоит рассмотреть и такую возможность.

Говоря об архетипах, мы имели возможность обсудить Оборотня,парня, который иногда бывает волосатым, а иногда – обманчиво гладким.Предположим, существует двойной оборотень. Предположим, что, как мы и говорили,создатель произведения ужасов под своими пластиковыми клыками и париком ужасана самом деле республиканец в застегнутом на все пуговицы костюме.., но что,если под этим костюмом – настоящее чудовище, с настоящими клыками иизвивающимися змеями Медузы вместо волос? Предположим, что вся эта мораль –ложь, и если добраться до самой сердцевины, создатель ужасов вовсе не защитникнормы, а скачущий, ухмыляющийся, красноглазый адепт хаоса?

Как насчет такого варианта, друзья и соседи?

16

Примерно пять лет назад я закончил “Сияние”, сделал месячныйперерыв и засел за новый роман с рабочим названием “Дом на улице Вэлью”. Этодолжен был быть roman a clef [288] о похищении Пэтти Херст, о промывании еймозгов (или о ее социально-политическом пробуждении, в зависимости от вашейточки зрения), о ее участии в ограблении банка, перестрелке в убежище САО [289]в Лос-Анджелесе – разумеется, в моей книге убежище находилось на улицеВэлью; беглянка пробирается через всю страну – все что угодно. Мне эта темаказалась очень сильной, и хотя я знал, что ей посвящено огромное количестводокументальных книг, все равно считал, что только роман в состоянии объяснитьвсе противоречия. Романист в конце концов – по-своему бог, и если он хорошосправляется с работой, сохраняет хладнокровие и отвагу, то в итоге всех трудовспособен найти истину в самой сердцевине лжи.

Что ж, я так и не написал этот роман. Собрал множествоматериалов (Пэтти тогда еще была на свободе, и это меня особенно привлекало: ямог придумать свой конец) и приступил к работе. Подошел с одной стороны –ничего не вышло. Подошел с другой, и все шло вроде неплохо, пока я не понял,что все мои герои потные и измученные, словно только что участвовали втанцевальном марафоне из “Они стреляют лошадей, верно?” (They Shoot Horses,Don't They?) Xopaca Маккоя. Я попробовал ухватиться за самую суть. Представилсебе, что пишу пьесу для театра – иногда это помогает, если я застреваю. Но наэтот раз не помогло.

В своем замечательном романе “Наследник Гарольда Ру” (TheHair of Harold Roux) Томас Уильяме говорит, что создание большого произведенияс вымышленным сюжетом подобно собиранию действующих лиц на обширной темнойравнине. Они собираются вокруг костра авторского воображения, греют руки инадеются, что костер разгорится настолько, что даст им не только тепло, но исвет. Однако часто костер гаснет, свет исчезает, и герои погружаются во тьму.Прекрасная метафора для обозначения творческого процесса, но не моя.., можетбыть, для меня она слишком изысканна. Мне роман всегда казался большим темнымзамком, на который нужно напасть, бастионом, который следует взять силой илихитростью. Дело в том, что замок кажется легкодоступным. Похоже, он совсем неготов к засаде. Подъемный мост опущен. Ворота раскрыты. В бойницах не виднолучников. Но беда в том, что в замок ведет только одна дорога; все попыткиподобраться с других сторон кончаются неожиданным нападением из засады и полнымразгромом.