Но я полагаю, что его пример бесконечно повторяется. То, чтосделал он, я стараюсь сделать в своих рассказах. Изменить повседневноесуществование… И, изменив его, включив в него фантастические элементы,позволить читателю слегка иначе взглянуть на то, что он считает само собойразумеющимся. Я надеюсь, что легкий шок от нового восприятия, маленькая искоркаувиденного под необычным углом сможет убедить читателей, что еще есть место ивремя изменить свое существование, если хватит храбрости.

Я всегда говорю одно и то же: человек – самое лучшее, самоеизобретательное, потенциально самое богоподобное создание во Вселенной. И укаждого человека есть способность перестроить видимую Вселенную по собственномузамыслу. Все мои рассказы – о храбрости, этике, дружбе и мужестве. Иногда имсопутствует любовь, иногда с насилием, иногда боль, или печаль, или радость. Новсе они несут в себе одно утверждение: чем больше вы знаете, тем большеспособны совершить. Или, как выразился Пастер, “удача предпочитаетподготовленный ум”.

Я – это антиэнтропия. Моя работа противоположна хаосу. Мояличная жизнь и моя профессиональная деятельность направлены на то, чтобыподдерживать кипение супа. Когда вы не опасны, вас называют оводом; япредпочитаю называться смутьяном, мятежником, головорезом. Я вижу в себекомбинацию Зорро и Джимми Крикета. Мои рассказы должны вызывать смятение. Времяот времени какой-нибудь клеветник или обидчивый критик говорит о моихпроизведениях: “Он пишет только для того, чтобы шокировать”.

Я улыбаюсь и киваю. Совершенно верно”.

Итак, мы убеждаемся, что стремление Эллисона увидеть мирсквозь фантастическое стекло не слишком отличается от попытки Курта Воннегутавзглянуть на мир сквозь стекло сатирической фантастики – нечто вродеэкзистенциальной скуки (“Хи-хо.., так вот оно что… И как это вам?”); или отжелания Хеллера “увидеть” мир как бесконечную трагикомедию, разыгрываемую всумасшедшем доме; или от попытки Пинчтона “увидеть” жизнь как самую длиннуюабсурдистскую пьесу в процессе созидания (эпиграф в начале второй части“Гравитационной радуги” (Gravity's Rainbow) взят из “Волшебника из страны Оз” –“Не думаю, что мы в Канзасе, Тотошка…” – и я полагаю, что Эллисон согласился быс такой характеристикой послевоенной жизни в Америке). Существенное сходствоэтих писателей заключается в том, что все они пишут басни. Несмотря на различиестилей и точек зрения, все это – произведения с моралью.

В конце 50-х годов Ричард Матесон написал приводящий в ужаси на редкость убедительный рассказ о современном суккубе [279]. Попроизводимому впечатлению это один из лучших прочитанных мной рассказов. Естьистория о суккубе и в “Странном вине”, но в “Одиноких женщинах как вместилищевремени” (Lonely Women Are the Vessels of Time) суккуб больше чем сексуальныйвампир; это агент сил морали, она должна восстановить равновесие, лишивуверенности в себе подлого мужика, который любит подстерегать одиноких женщин вбарах, потому что они – легкая добыча. Она меняет свое одиночество на силуМитча, и когда сексуальный контакт завершается, говорит ему: “Вставай, одевайсяи проваливай отсюда”. Рассказ нельзя даже назвать социологическим, хотя на немлежит патина социологии: это рассказ с моралью, простой и чистой.

В “Эмиссаре из Гаммельна” ребенок-трубач возвращается насемисотую годовщину похищения детей из этого средневекового города и трубитконец всему человечеству. Здесь главная мысль Эллисона о том, что прогрессразвивается аморально, кажется несколько резковатой и скучной… Ребенок просто ипрямо объясняет причину своего возвращения: “Мы хотим, чтобы вы прекратилиделать то, что делаете, чтобы вы не пакостили этот мир, иначе мы у вас егозаберем” [280]. Но слова, которые Эллисон для усиления эффекта вкладывает вуста своего рассказчика-газетчика, по-моему, слишком отдают Лесной Совой:“Прекратите заливать зелень лугов пластиком, прекратите сражаться, прекратитеубивать дружбу, имейте же мужество, не врите, прекратите мучить друг друга…”Это мысли самого Эллисона, и правильные мысли, но я не люблю, когда менязаранее оповещают о программе.

Полагаю, что оплошности вроде такого рассказа с рекламнымобъявлением в самом центре – это тот риск, на который идут все авторы“рассказов с моралью”. И возможно, новеллист больше рискует свалиться в яму,нежели романист (хотя когда в эту яму падает роман, результат бывает ужасен;сходите как-нибудь в свою местную библиотеку, получите свободный доступ кполкам и полистайте романы репортера Тома Уикера 50-х и 60-х годов – выпоседеете). В большинстве случаев Эллисон эту яму обходит, перепрыгивает.., илипрыгает прямо в нее специально, избегая серьезных травм благодаря таланту,милости Божьей или тому и другому сразу.

Некоторые рассказы из “Странного вина” не так хорошовписываются в категорию басен с моралью, и, возможно, проза у Эллисонаполучается лучше всего, когда забавляется с языком – не проигрывает всю песню,а производит отдельные мелодичные строки, полные чувства. Таков рассказ “От Адо Я в шоколадном алфавите” (только это вообще не рассказ; это несколькофрагментов, повествовательных и иных, чрезвычайно оригинальных). Рассказ былнаписан на подоконнике витрины книжного магазина “Смена хоббита” вЛос-Анджелесе, при обстоятельствах настолько странных, что они непонятны дажеиз предисловия самого Эллисона. Отдельные отрывки вызывают самые разнообразныечувства; как хорошие короткие стихотворения, они демонстрируют вдохновеннуюязыковую игру, и я полагаю, что этим примером можно закончить книгу не хуже,чем любым другим.

Язык для большинства писателей – это игра, да и мысли –тоже. Рассказы – забавная игра, эквивалент детских игр с машинкой, котораяиздает такие забавные звуки, когда тащишь ее за собой по полу. Поэтому длязавершения: “От А до Я в шоколадном алфавите” – это эллисоновская версия хлопкаодной рукой.., такой звук могут воспроизвести лишь лучшие авторы фэнтези-ужаса.А рядом отрывок из Кларка Эштона Смита, современника Лавкрафта, который былгораздо в большей степени истинным поэтом, чем мог надеяться стать Лавкрафт;хотя Лавкрафт отчаянно хотел стать поэтом, лучшее, что мы можем сказать о егопоэзии – он был неплохим версификатором и никто не примет его унылые строфы застихи Рода Маккюена [281]. Джордж Ф. Хаас, биограф Смита, считает его лучшимпроизведением “Эбен и хрусталь” (Ebony and Crystal), и читатели в целом с этимсогласны, хотя мало кому из любителей современной поэзии понравится привычноеобращение Смита с его нестандартным материалом. Думаю, Смиту понравилось бы то,что сделал Эллисон в “От А до Я в шоколадном алфавите”. Вот отрывок из записнойкнижки Смита, опубликованной два года назад издательством “Аркхэм Хаус” в“Черной книге Кларка Эштона Смита” (The Black Book of dark Ashton Smith); онпредшествует двум отрывкам из Эллисона: