Присаживаюсь на отодвинутый Элором стул. Все взгляды, кроме взора Линарэна, сосредоточены на мне, что не очень вежливо — было бы, не находись мы на семейном обеде.

Семейный обед… за годы притворства я почти потеряла надежду на то, что для меня такое возможно. И вот я на семейном обеде.

Невысокие, в половину моего роста, големы набегают со всех сторон, выставляют перед нами накрытые защитными и поддерживающими температуру заклинаниями блюда с мясом и овощами, разливают по золотым кубкам вспыхивающее огнём драконье вино.

Как самый старший в правящем роду Аранских, Видар первым берётся за кубок. Поднимает выше, так что он становится похож на факел в его руке.

— Добро пожаловать в семью, Риэль! — провозглашает Видар.

За ним повторяют остальные Аранские — кроме традиционно потерянного для общества Линарэна. Его пихает локтем в бок Ранжер, и Линарэн отрывается от дощечки в своей руке, растерянно оглядывает поднятые кубки.

— Мне же нельзя пить, — напоминает он.

Сдерживая усмешку, Ранжер подаёт ему кубок без шапочки огня, с явно неалкогольным содержимым. Линарэн, взявшись за золотую ножку, задумывается.

— Мы приветствуем Риэль, — шёпотом подсказывает Ранжер.

— Только сейчас? — своей прямолинейностью Линарэн вводит всех в лёгкий ступор (император Карит встревоженно косится на Элора) и приподнимает кубок. — Добро пожаловать в семью, Риэль.

Я тоже берусь за кубок с полыхающим драконьим вином. Это пламя, этот пьянящий вкус напоминают о многом…

* * *

— Ри, — в голосе вошедшего в кабинет Элора слишком много беспокойства.

Каждый новый день моей безмятежности добавляет ему тревоги.

Отложив перо с засохшими на кончике чернилами, я улыбаюсь, ведь улыбка показывает, что всё хорошо и, как правило, успокаивает существ. А я точно знаю, насколько в каких случаях надо приподнимать уголки губ. Я помню, что тренировала улыбки с дедушкой. Он тоже умел улыбаться как надо.

В письме Осдару всего две строки: приветствие и традиционное вежливое начало обращения. Написав их, я, похоже, просто сидела над листом, пока не пришёл Элор, а если он пришёл, значит, гость уже прибыл.

Особый гость, на которого Элор почему-то возлагает надежды по пробуждению меня прежней, хотя всё, что я помню об архивампире Танарэсе — это то, что он безмерно раздражал меня своими разговорами о «погибшей» Риэль Сирин. И то, что я терпеть не могла вампиров.

Организация этой встречи больше похожа на жест отчаяния Элора, но если его это успокоит, я согласна поговорить с Танарэсом. Наверное, надо ещё поинтересоваться результатами суда над Неспящими. Скорее всего, Элор ожидает от меня такого вопроса, ведь я чуть не погибла из-за бессмысленной мести, единственная польза которой оказалась в раскрытии заговора Неспящих, о котором мы не догадывались.

Элор шагает в сторону. Здесь, в дворцовом кабинете, его стол стоит напротив входа, а мой — слева и от двери не виден, поэтому Танарэсу приходится войти и повернуться, чтобы посмотреть на меня.

Танарэс непривычно худ. Заострившиеся черты лица подчёркивают безумную печаль взора. Бледная кожа по цвету почти сливается с сорочкой и манжетами, кажется неестественной на фоне чёрных волос и сюртука. В тонких подрагивающих пальцах Танарэса сжаты коробочка и завёрнутая в серебристую бумагу книга.

Его убивают эмоции. Он несчастен из-за того, что чувствует, но, похоже, тоже желает пробудить мои чувства. Или ради встречи просто пользуется отчаянием Элора?

— Прости, — вместо положенных по этикету приветствий извиняется Танарэс. — Я хотел защитить тебя и тоже не смог.

Крепче стискивает зубы стоящий позади него Элор, раздувает ноздри, но молчит, хотя, наверное, ему хочется выпалить, что защищать его избранную — дело его и его семьи.

У Танарэса нервно подрагивают губы, а я вспоминаю, как он стоял передо мной на кровавой лестнице пирамиды и тянул руку. Напоминаю:

— Я не твоя сестра.

— Я… знаю… Но ты стала мне близка общим горем. Я привязался. И я хотел тебя защитить.

Его руки дрожат сильнее. Неуверенно качнувшись, Танарэс шагает ко мне, заставляя Элора напрячься. Приближается ещё на шаг. Элор следит за ним, но не вмешивается. Наверное, у них есть какая-то договорённость.

Танарэс смотрит мне в лицо.

— Я знаю о тебе слишком много, чтобы считать чужой. То, что ты не мужчина, а женщина, показалось мне знаком судьбы. Способом мира вернуть мне мою Нильсэм. — Огромные чёрные глаза Танарэса болезненно-влажно блестят. — Мне невыносима мысль, насколько я был близок к тому, чтобы тебя убить, уничтожить, как требовал пробуждённый Нергалом инстинкт.

— Ты справился с инстинктом, — обозначаю я отсутствие причин для столь бурных эмоций.

— И убивал своих и врагов, без разбора, мечтая впиться в твою шею до хруста позвонков. Это невыносимо!

Голос Танарэса срывается, а мой — спокоен:

— Это нелогичное чувство вины.

Коробочка хрустит в тонких, но невероятно сильных пальцах Танарэса. На волосах насторожившегося Элора вспыхивают искорки, ногти отрастают в золотые когти. Кажется, я даже со своего места ощущаю запах раскалённого металла.

— Я знаю, — Танарэс опускает руки. — Я мог бы гордиться тем, что справился с божественной волей. Мог бы гордиться тем, что единственный из архивампиров на том поле боя не пытался убить наших союзников. В горячке боя я не видел, кого и скольких убиваю, словно сам Нергал решил пощадить мои чувства. И всё же мне невыносимо от того, что я снова не смог защитить. Что я, хоть и предлагал, не смог отомстить вместо тебя. И что ты пострадала.

— Я поправляюсь.

— Ты не похожа на себя, — в лице Танарэса слишком много жалости и боли. — Мы много говорили с тобой, очень много, хотя ты не горела желанием это делать. Ты рассказывала мне о себе, и сегодня я пришёл, чтобы рассказать тебе о тебе.

Очень наивно предполагать, будто он может рассказать мне что-то действительно новое, но я не возражаю: разумнее выслушать, чем тратить время и силы на спор, после которого мне всё равно придётся выслушать его рассказ обо мне.

Не выпуская своих вещей из рук, Танарэс садится на стул для посетителей. Плечи непривычно опущены, в позе ощущается скованность. Склонив голову набок, Танарэс ненадолго задумывается. Вздыхает.

— Риэль Сирин всегда была свойственна двойственность, потому что с самого детства, с самой утробы матери она никогда не была одна…

Меня будто ударяет. Набат звенит внутри, на несколько мгновений заглушая все прочие звуки, даже печальный голос Танарэса.

Вспышка резко проходит, и теперь я слышу. Слушаю.

О драконессе Риэль Сирин и её играх с братом. Об их запрещённых главой рода шалостях. О том, как замечательно, когда вас двое. Я слушаю… и понимаю, что Танарэс рассказывает не только то, что я ему говорила.