приказ 21 сентября. Они были из беглецов, приходивших в Москву весной 1698 г. с Васькой Тумой, и дали интересные показания, подвинувшие вперед расследование о передаче письма из Девичьего монастыря. По первым вопросам они запирались, отзываясь неведением: «Не ведает и ни от кого не слыхал»; но затем по уликам приведенного в застенок Артюшки Маслова и с пыток начинали говорить откровенно. Вообще можно заметить, что юные стрельцы были откровеннее старших, потому-то, вероятно, именно с таких стрельцов и начат был розыск 3 октября. Матюшка Берестов, начавший полным запирательством, затем по улике Артюшки Маслова постепенно сознавался: сперва сказал, что о письме из Девичьего монастыря он слышал от своей братьи стрельцов, но что в том письме написано, не ведает; но затем признался, что содержание письма ему известно, в нем написано было о том, чтобы полки шли из Торопца к Москве, и, наконец, он оказался свидетелем-очевидцем того, как Васька Тума «взял то письмо у бабы их же полку у нищей вдовы Танки Ивановы дочери». При этом Берестов добавил, что он эту бабу в лицо знает и двор ее знает и укажет. То же самое подтвердил с некоторыми подробностями и следующий допрошенный несовершеннолетний стрелец Стенька Тимофеев: то письмо Васька Тума взял из Новодевичьего монастыря от царевны Софьи Алексеевны через нищую того же полку стрелецкую жену вдову Таньку Иванову, «а она-де, Танка, ему, Васке, то письмо отдала при нем, Стенке, на Арбате в Стрелецкой слободе на улице у ворот Васки Тумы, и тое-де Танку он, Стенка, в лицо узнает». Следующий стрелец, Ивашка Чика, сделал новое важное добавление: отдавала ли какая-нибудь баба Ваське Туме письмо в Москве, он не знает, но, когда прибегавшие в Москву стрельцы были оттуда выпровожены и пошли с Васькой Тумой на Великие Луки, то с тем Васькой шла до села Лучинского, находящегося верстах в 40 от Москвы, неведомо какая баба, и он, Чика, видел, как эта баба передала Ваське письмо и сказывала, что то письмо из Девичьего монастыря от царевны. Чика имени этой бабы не знал, но помнил и готов был указать ее в лицо. Показание Чики о передаче письма также в селе Лучинском находило себе подтверждение в дальнейших признаниях. Стрелец Ивашко Бровников запомнил приметы передавшей письмо в Лучинском бабы: «Ростом средняя, торгует ветошьем и виселками». Другой стрелец, Микишка Рагозин, бывший также очевидцем этого эпизода, указал еще примету: «Баба повязана платком». Вмешавшийся в этот допрос вновь Стенька Тимофеев разъяснил, что одна и та же баба передала Ваське Туме два письма, одно в Москве у Васькина двора, а другое в Московском уезде, от Москвы верстах в 40, в селе Лучинском, у крестьянского гумна. Тождество бабы, передавшей два письма: одно в Москве на Арбате, другое в селе Лучинском, подтверждали также в качестве очевидцев Петрушка Касаткин и Сенька Пушников; последний назвал было ее имя: Маринка, жена стрельца Чубарова полка Еремея Сивого. Передавая Ваське Туме письмо в Москве, она будто бы побуждала стрельцов прийти к Москве без указа и приводила в пример бутырских солдат, которые вернулись будто бы в Москву самовольно[750]: «Бутырские-де солдаты к Москве пришли без указу, так же и вы, стрельцы, к Москве придите без указу ж». Но затем он стал колебаться, сказал, что женку Маринку он поклепал напрасно и «говорил на нее испужався второпях»; с подъему, однако, он стал опять говорить на нее же. Другие стрельцы: Васька Чириков, Федька Протопопов, Пашка Булыгин — также показывали о передаче двух писем — одного в Москве, другого в селе Лучинском[751].

Между тем стрелец Матюшка Берестов вместе с полковником его полка Афанасием Чубаровым были посланы в слободу Чубарова полка привести ту бабу, вдову Таньку Иванову, на которую он и Сенька Тимофеев указывали как на передатчицу письма; приведена была, однако, не она, а ее мать, стрельчиха Анютка Никитина, вдова стрельца Ивашки Троицкого. Очевидно, Берестов, делая показание, спутал мать с дочерью, а теперь, в слободе, он исправил ошибку, узнав в лицо Анютку как ту именно бабу, которой было передано письмо[752].

Анютка Никитина при расспросе объяснила, что у нее действительно есть дочь Танька. Свое знакомство с Васькой Тумой она подтверждала, но категорически отрицала факты передачи ею Туме двух писем из Девичьего монастыря: одного у его двора в Москве, а другого в 40 верстах от Москвы в селе Лучинском. Но стрельцы Матюшка Берестов; Стенька Тимофеев да Ивашка Чика, «смотря на нее, Анютку, говорили и ее Анютку уличали: те-де письма из Девичья монастыря тому Ваське Туме отдала подлинно она, Анютка». После этой улики она была «подымана» и с подъема сначала продолжала запираться, «говорила прежние речи: те-де стрельцы Матюшка и Ивашко знатно в ней опознались, а она-де, Анютка, и дочь ее Танка таких писем из того монастыря не имывали и ему, Васке, не отдавывали», а затем сделала попытку свалить обвинение на другую женщину, будто бы похожую на нее, Анютку, лицом: «А знакома-де ему, Васке Туме, была и рожею походит на нее ж, Анютку, того ж полку вдова Улка Еремеева. И как тот Васка Тума с товарыщи были на Москве, и в то-де время она, Улка, в Девичь монастырь к старицам хаживала; да ей же де знакома в том монастыре рудометка (кровопускательница), а как тех стариц и рудометку зовут, про то она сказать не упомнит; разве-де та Улка ему, Васке, из того монастыря какие письма принесши на Москве и в селе Лучинском отдавала»[753].

4 октября были приведены в застенок указанные накануне женщины: Улька Еремеева, на которую сослалась Анютка Никитина, Танька Иванова, дочь Анютки Никитиной, и Маринка, жена стрельца Сивого, которую оговорил Сенька Пушников. Улька Еремеева в расспросе говорила, что раньше она ходила в Девичий монастырь к одной знакомой, жившей в монастырской богадельне, а также на богомолье, но знакомая давно умерла, а с тех тор, как у монастыря поставлен караул, она и на богомолье ходить туда прекратила. Перестали туда ходить и некоторые ей известные женщины из богаделен, прежде получавшие там милостыню или занимавшиеся работой: «Под Новодевичьим монастырем была у ней знакомица в богадельне нищая Дунка Ильина и умре тому будет лет с пятнадцать. А как она была жива, и она-де, Улка, к ней хаживала и в монастырь молиться, как молебщиков пущали, хаживала ж. А как-де у того монастыря поставлен караул и никого в монастырь пущать не велено, она, Улка, в том