Несмотря на всю тайну, которой было окутано это дело, выезд царицы из Москвы не остался незамеченным и возбудил толки в народе. Кое-кто видел, как везли царицу, и очевидцы были удивлены более чем скромным, даже убогим видом выезда. Постельный сторож Бориска Шахматов, посланный из Преображенского с пивом к доктору Лаврентию Блюментросту-младшему, будучи за Земляным городом за Мясницкими воротами, видел, «как царица пошла в Суздаль в худой карете и на худых лошадях». Стрельчихи, провожавшие своих заключенных мужей, когда тех провозили из Новоспасского монастыря на Пушечный двор, говорили: «Государь-де свою царицу послал в Суздаль, и везли-де ее одну только с постельницею да с девицею мимо их Стрелецкой слободы в худой карете и на худых лошадях». Стрельчихи касались в разговорах и причины этого тяжелого поворота в судьбе царицы, привлекавшей к себе, видимо, их сочувствие, и приписывали этот поворот проискам любимой сестры царя Натальи Алексеевны: «Намутила-де на нее, царицу, великая государыня царевна Наталья Алексеевна. Да и великий-де государь ей, царице, изволил говорить: моли-де ты Бога за того, кто меня от тебя остудил». В связи с удалением Евдокии возбуждало к себе внимание положение разлученного с матерью малолетнего царевича, тосковавшего о ней и проявлявшего раздражение против новых людей, его окружавших. Те же стрельчихи говорили: «И как-де та постельница (провожавшая царицу) из Суздаля приехала к Москве, и государь-де царевич хватился ее, матери своей, и стал о том тосковать и плакать, и его-де, государя царевича, великий государь уговаривал, чтобы он не плакал. И после-де государя он, царевич, из хором своих вышел на перила, а за ним вышел боярин Лев Кириллович Нарышкин, и он-де, государь царевич, ему, Льву Кирилловичу, говорил: для чего-де ты за мною гоняешься? я-де никуды не уйду». О том же были разговоры среди дворцовой прислуги, передававшиеся и в более широкие круги московского населения. Хлебенного дворца стряпчий Василий Костюрин, носивший царевичу в верх кушанье, спрашивал у его, царевичевой, комнаты постельниц у Анны Лупандиной и у Мавры Борноволоковой: «Государь-де царевич о матери своей не кручинится ль? и оне-де ему сказали: в иную-де пору, как он, государь царевич, матери своей хватится, и в то время кручинится, а в иное время и не кручинится». По именному великого государя указу обеим постельницам учинено наказанье, биты кнутом и посланы на Белоозеро в Воскресенский монастырь, что в горах. Толки о царице не прекращались, шли по Москве в народе между «всяких чинов людьми», которые и попадали за эти разговоры в Преображенский приказ. В октябре 1698 г. солдат Бутырского Гордонова полка Федор Агеев, отдежурив на карауле у сидевших в Новоспасском монастыре стрельцов трое суток и сменившись с караула, зашел по дороге домой к своему шурину, попу Казанского собора Гаврилу Исакову. Занимая гостя разговором, попадья Авдотья Федосеева спросила его: «что-де у вас в монастыре вестей чуть (слышно)?» И он-де, Федка, ей сказал: «какие-де в монастыре у чернецов вести, нет ли де у вас каких вестей?» И она-де ему сказала:

«У нас-де только вестей, сказывают, батюшка наш матушку в монастырь свез», а куда, про то не сказала. Ясно было, кого подразумевала попадья под этими довольно насмешливыми обиняками. Приведенная в Преображенский приказ, куда раньше ее попал и солдат, она показала: «меж-де праздников Покрова и Казанские Богородицы, а в который день, того не упомнит, была она, Авдотья, в церкви великомученика Георгия, что в старых Лушниках, у обедни, и в церкви-де неведомо чьи бабы меж себя говорили тихонько: государь-де царицу сослал в Суздаль в Покровской монастырь. А каких чинов те бабы и как их зовут, того не ведает, потому что в ту церковь молебщиков приходит к чудотворному образу много. А как-де она пришла домой, и у них-де сидит зять их, Бутырского полку солдат Федка Агеев. И она-де, Авдотья, спросила его, Федки, что у них слышать, и Федка-де сказал, что у них никаких вестей не слышать.

И она же, Авдотья, тому Федке спроста молвила: я-де слышала, в церкви говорят бабы, что государь царицу сослал в Суздаль в Покровской монастырь. И Федка-де сказал, что он про то не слыхал, и пошел от них домой. А тех-де баб, которые те слова в церкви говорили, где сыскать, она, Авдотья, не знает»[728].

X. Допросы и пытки 24–27 сентября Анны Жуковой и Василия Колпакова. Допрос царевны Софьи

Вернемся, однако, к розыскам, которые продолжались и по отъезде царицы. 24 сентября девица Анна Александрова дочь Жукова, которую накануне оговорила царевна Марфа, была сыскана и допрошена в Преображенском. В расспросе сказала: «…про стрельцов-де, которые пришли к Москве, царевне Марфе Алексеевне она, Анна, сказывала, что они пришли к Москве, и царевна-де Марфа Алексеевна спросила: „для чего они пришли?“ И она-де ей сказала: „бить-де челом о жалованье“. Да она ж, Анна, ей, царевне, сказывала, что стрельцы желают царевну Софью Алексеевну на царство, а слышала она те слова от полуполковника Василья Колпакова в Великий пост в то время, как беглые стрельцы пришли к Москве, а она к нему приезжала говорить о покупке камок к царевне Марфе Алексеевне». Тотчас же был взят в Преображенское и подполковник Василий Колпаков, по свидетельству Гвариента, друг ссыльного князя В. В. Голицына[729]. На расспросе он показал, что с девкой Анною Жуковой у него, Василья, о стрельцах и слова никакого не бывало. Но с подъема и с пытки с 23 ударов он признался, что разговор о стрельцах у него с Анной Жуковой был, но вовсе не в том смысле, какой ему придавала его собеседница: «та девка Анна Жукова для покупки камок к нему приезживала не по одно время и спрашивала: „Что о беглых стрельцах указ?“ (т. е. как велено поступить с прибежавшими в Москву самовольно стрельцами). И он-де, Василий, ей, Анне, говорил: „У боярина-де князя Ивана Борисовича Троекурова он был и слышал: тех-де беглых стрельцов велено по приговору боярскому, учиня наказанье, послать по-прежнему в те полки“. А про царевну-де Софию Алексеевну, что стрельцы ее жедают на царство, не говаривал». На этой пытке Жуковой и Колпакова присутствовал в качестве зрителя, может быть по приглашению Петра, Гордон (тогда такие явления, как пытки, привлекали зрителей). 24 сентября, пишет он в дневнике, «смотрел я в Преображенском, как пытали сначала девицу Анну Александрову, а затем подполковника Колпакова»[730].

25 сентября было воскресенье и, кроме того, Сергиев день, прежними московскими царями почитавшийся нередко путешествием к Троице.