Васке Туме. И по тому-де ее, царевнину, приказу она, Анна, то письмо ей, Анютке, отдала при ней, Афимке, на той же светлишной лестнице и велела то письмо ей, Анютке, отдать тому Васке Туме имянно»[766].

Разоблачения пошли дальше и выяснили, что письмо царевны Марфы Алексеевны было ответным, написанным в ответ на челобитную беглых стрельцов, за несколько дней перед этим поданную ими на верх в терема тем же путем, по светличной лестнице, через ту же Афимку Артарскую и Анну Клушину. Афимка в дальнейшем расспросе говорила: «В том же 206-м (1698) году в Великий пост до отдачи того письма, которое та Анна Клушина той Анютке от ней, царевны, отдала, а за сколько дней, про то сказать не упомнит, беглые стрельцы три человека: Тума да Бориско (Проскуряков) да Барышев, а как его зовут, не упомнит, отдали ей, Афимке, на дороге письмо невелико, свернуто столбцом, а сказали: то-де письмо — челобитная их о их стрелецких нуждах, чтоб она, Афимка, то письмо отнесла в верх и отдала царевнам, которой ни есть, зная про то, что она, Афимка, к царевнам в верх ходит. И она же, Афимка, взяв у них то письмо, отдала той постельнице Анне Клушиной на светлишной же лестнице и велела поднесть царевне Марфе Алексеевне». Анна Клушина, в свою очередь, подтвердила и это показание Артарской, сказав, что действительно дней за пять или за шесть до передачи письма от царевны, подлинно не помнит, она «на светлишной же лестнице у той Афимки… такое свернутое письмо приняла и поднесла ей же, царевне, Марфе Алексеевне. А она-де, царевна, приняв у ней то письмо, положила к себе в карман, а что в том письме было писано, того не ведает». При этом Клушина прибавила о словах, сказанных ей царевной Марфой Алексеевной после передачи письма к Туме. Царевна озабочена была сохранением всего этого дела в тайне и говорила Клушиной: «То письмо я тебе отдала, поверя тебе. А будет-де пронесется, и тебя-де распытают, а мне-де опричь монастыря ничего не будет»[767].

Таким образом, из показаний Афимки Артарской и Анны Клушиной 7 октября открылись новые факты. Оказалось, во-первых, что у прибежавших в Москву Великим постом 1698 г. стрельцов были сношения с кремлевскими теремами, с верхом. Стрельцы переслали царевне Марфе Алексеевне челобитную о своих нуждах, в ответ на которую от царевны было им передано письмо через ту же стрельчиху Анютку Никитину, которая передала им письмо и из Девичьего монастыря. Во-вторых, обнаружился замысел терема подбить стрельцов к приходу в Москву, для чего им сообщалось о покушении бояр на царевича. Неизвестно, что заключало в себе письмо от царевны Марфы, но на словах через Анну Клушину и Артарскую царевна велела передать: «хорошо бы и стрельцы подошли».

Терем был сильно скомпрометирован; ясно было видно его стремление побудить стрельцов к приходу в Москву. На другой день, 8 октября, Петр вновь допрашивал лично царевну Марфу в том же селе Покровском, где происходил ей и первый допрос. Царевна от начала до конца во всем упорно заперлась. «Октября в 8 день, — гласит официальная запись допроса, излагая его необычайно мерным слогом в глаголах многократного вида, — великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич всея Великие и Малые и Белые России самодержец в селе Покровском сестру свою царевну Марфу Алексеевну против распросных и пыточных речей постельницы вдовы Анны Клушины спрашивал. И царевна Марфа Алексеевна перед ним, великим государем, сказала: у той же постельницы Анны она, царевна, стрелецкой челобитной никакой не принимывала и в карман себе не кладывала, и Чубарова полку стрельчихи сыскивать ей, Анне, не приказывала, и письма с нею от себя никакого не посылывала, и стрельчихе отдавать не веливала, и про то с нею, чтоб она, стрельчиха, то письмо отдала именно стрельцу Васке Туме, не приказывала и таких слов ей, Анне: то-де письмо отдала она, царевна, ей поверя, будет-де про то письмо пронесется и тебя-де роспытают, а мне опричь монастыря ничего не будет — не говаривала. Тем ее та Анна поклепала». Царевне дана была с привезенной в Покровское Анной Клушиной очная ставка.

«И против тех ее, царевниных, слов великий государь перед нею, царевною, тое постельницу Анну ставил. И она, Анна, перед нею, царевною, говорила: „Стрелецкую-де челобитную она ей, царевне, поднесла, и она, царевна, у ней приняв, положила ее себе в карман и стрельчиху Чубарова полку сыскать приказывала и письмо с нею выслала и стрельцу Васке Туме отдать именно приказывала. И ей, Анне, такие слова: если-де про то письмо пронесется и тебя-де роспытают, а мне-де больши монастыря ничего не будет — говорила подлинно и ее, царевну, она тем поклепала“. Корб это участие царевны Марфы связывает в своем описании стрелецкого мятежа и розыска с теми слухами, которые, очевидно, тогда ходили по Москве об открывшейся будто бы в то же время любовной связи царевны с некиим дьяконом Иваном Гавриловым. „Царевну Марфу, — пишет он, — запутало в эти же мятежные замыслы скорее желание удовлетворить своей похоти, чем стремление к перемене власти: именно, она хотела с большей свободой наслаждаться преступной связью с дьяконом Иваном Гавриловичем, которого для этой цели уже несколько лет содержала на свой счет“. В другом месте того же описания он говорит о намерениях стрельцов обвенчать этого дьякона с царевной и сделать его главным начальником Стрелецкого приказа: „Дьякона Ивана Гавриловича уже несколько лет содержала царевна Марфа, ища в связи с ним удовлетворения своей похоти. Мятежники хотели обвенчать его с Марфой и сделать протектором или верховным канцлером стрельцов; но вследствие злополучного исхода преступного начинания он обрел себе вместо брака гроб и похороны“. Всё это — россказни, не имеющие никакого подтверждения. Ни в одном показании стрельцов о подобном намерении не упоминается; если бы хоть какое-либо подозрение о таком намерении было, самому дьякону не избежать бы пыток и казни, а между тем не видно, чтобы он подвергался пыткам, хотя и сидел в Преображенском приказе»[768].

После допроса сестры царь обедал у Лефорта[769].

9 октября было воскресенье, и по обыкновению был сделан перерыв в работе застенков. Был, по словам Корба, роскошный пир у полковника Чамберса, командовавшего Семеновским полком. Среди многочисленных гостей присутствовал и царь. Гордон также находился в числе гостей и занес в дневник заметку, по которой можно судить, что пир начался вскоре после утреннего богослужения и что царь пробыл на пиру долгое время: «9-го, — пишет он, —