Петр отдыхал на пиру у Лефорта. 25-го, записывает Гордон в дневнике, «я присутствовал на пиру у генерала Лефорта в обществе его величества и других». Пировали у Лефорта, конечно, и бояре, производившие следствие. В понедельник 26-го производился второй допрос Анны Жуковой с тем же Колпаковым. На этот раз Анна подвергнута была пытке, тогда как в первый раз она давала показания только «в распросе».

С пяти ударов она повторила совершенно то же, что показывала и в первый раз. С тем же упорством, как и на первой пытке, отрицал приписанные ему слова о стрельцах Василий Колпаков, дословно повторив свое показание, что про царевну Софью Алексеевну о том, что стрельцы ее «жедают на царство», не говаривал[731]. В официальной записи говорится, что Колпаков давал показания на этом втором допросе только «с подъему», и число ударов ему не обозначено.

Итак, допросы постельниц царевны Софьи и царевны Марфы никаких новых данных относительно письма, привезенного из Москвы Васькой Тумой, не обнаружили. Нить, шедшая от обитательниц Девичьего монастыря к царевне Марфе, а от последней к Анне Жуковой и Колпакову, обрывалась бесследно и безрезультатно. Тогда Петр решил допросить непосредственно самое подозреваемую виновницу письма, царевну Софью, и 27 сентября приехал в Новодевичий монастырь, приказав привезти за собою для улики двух стрельцов: Артюшку Маслова и Ваську Игнатьева — и захватив поданные ими повинные письма. С сестрой Петр не видался со дня знаменитого их столкновения 8 июля 1689 г. Встреча их теперь была, надо думать, высокодраматической сценой; официальный документ повествует о ней эпически спокойно. Царевна в отправке письма упорно заперлась; слова стрельцов о приглашении ее в правительство объяснила тем, что она с 1882 г. была у власти, и в заключение сказала, что ни Васьки Тумы, ни Артюшки Маслова, ни Васьки Игнатьева не знает. «Сентября в 27 день, — гласит официальная запись этого допроса, — великий государь… сестре своей царевне Софье Алексеевне про то письмо, которое явилось в розыску от ней, царевны, на Двину в стрелецкие четыре полка, ей, царевне, изволил говорить и письма Артюшки Маслова и Васки Игнатьева показывал, и они, Артюшка и Васка, перед нею ставлены. И царевна София Алексеевна ему, государю, сказала: „…такого-де письма, которое явилось в розыску от ней, царевны, в те стрелецкие полки не посылывано, а что-де те ж стрельцы говорят, что, пришед было им к Москве звать ее, царевну, по-прежнему в правительство, и то-де не по письму от нее, а знатно по тому, что она со 190-го году была в правительстве“. И против тех ее, царевниных, слов великий государь перед нею, царевною, ставил стрельцов Артюшку Маслова и Васку Игнатьева. И они, Артюшка и Васка, перед нею, царевною, говорили: Васка-де Тума то письмо, которое он, Артюшка, взял на Двине у Мишки Обросимова и в полках чел, принес с Москвы и сказал про то именно, что он то письмо взял подлинно из того монастыря от ней, царевны, через нищую. А она, царевна, ему, государю, сказала: „…такова-де письма она, царевна, через нищую ему, Васке, не отдавывала и его, Васки, и Артюшки, и Васки Игнатьева не знает…“»[732]

Под этими сухими и спокойными официальными строками и не почувствуешь той взаимной ненависти, которая клокотала в сердцах обоих: и у следователя, и у допрашиваемой. Итак, допрос царевны не дал никаких положительных результатов.

XI. Допросы и пытки 27–30 сентября

К этому дню, 27 сентября / 7 октября, Корб относит происшествие, им только одним и упоминаемое: выступление патриарха с печалованием об участи стрельцов. «Молва о столь жестоких и ужасных пытках, — пишет он, — производимых ежедневно, дошла до патриарха, который счел своим долгом обратить к кротости разгневанное сердце; он полагал, что наиболее пригодна для этой цели икона Пресвятой Девы…» Отповедь царя патриарху была вполне достойна его царского величия: «Зачем пришел ты сюда с иконой? Какая отрасль твоей должности призывает тебя в эти места? Уходи скорее и верни икону на место, посвященное поклонению ей. Знай, что я чту Бога и молюсь Пресвятой его Матери, может быть, усерднее тебя. Высшей своей обязанностью и долгом благочестия перед Богом я считаю охранять свой народ и публично карать преступления, клонившиеся к общей его гибели»[733]. Нигде, решительно нигде в других источниках, ни в официальных, ни в частных, ни в русских, ни в иностранных, например, депешах Гвариента или в дневнике Гордона, об этом эпизоде упоминаний не встречается, если не считать рассказа Нартова в его «Достопамятных повествованиях»[734], явно взятого из того же Корба. Как отнестись к этому известию Корба? Считать его достоверным или нет? Против Корба может быть выдвинуто то соображение, что как раз на тех страницах его дневника, которые относятся ко времени стрелецкого розыска, довольно много неточностей и неверного: например, под 19/29 сентября о допросе царем одного попа, участвовавшего в мятеже, который, однако, «ни в чем пока не сознался даже при угрозе дыбою», под 21 сентября / 1 октября о казни колесованием 15 «недавно приведенных и уличенных мятежников», чего на самом деле не было; под 23 сентября / 3 октября Корб рассказывает о допросе царевны Софьи в Новодевичьем монастыре, тогда как в этот день происходил допрос царевны Марфы, а не Софьи, и не в Новодевичьем монастыре, а в селе Покровском. Рассказывая о допросе царевны Софьи, Корб повествует, что у нее и у Петра «при первом взгляде их друг на друга у обоих градом хлынули слезы»[735], но, как известно, Петр был вовсе не слезлив, да и царевна Софья этим качеством не отличалась. Невольно напрашивается мысль, что и рассказ о выступлении патриарха такая же неточность, как только что приведенные. Возможно, объясняя происхождение этого рассказа, сделать такое предположение, что Корб передал в виде состоявшегося факта то, что служило только предметом разговоров. В Москве в то время могли говорить о том, что патриарх должен был бы вмешаться в дело, попытаться смягчить царя и выступить с печалованием, и вот из подобных разговоров и слухов Корб и мог вывести представление о выступлении патриарха как о состоявшемся факте. Возможно, что и сам патриарх был весьма встревожен пытками более чем трехсот человек и приготовлениями к массовым казням, какие были предприняты после 22 сентября, когда допрос стрельцов был закончен, что он мог вспомнить о старинном обычае святителей печаловаться за осужденных и, может быть, высказывал намерение предпринять шаги к смягчению рассерженного царя.

28 сентября розыск, касавшийся