— Не подумайте, батюшка-князь, — скрепилась она, наконец, —что я вас допрашивать сюда притащила… Я, голубчик, после вчерашнего вечера,может, и встречаться-то с тобой долго не пожелала бы…

Она было немного осеклась.

— Но всё-таки вам бы очень хотелось узнать, как мывстретились сегодня с Аглаей Ивановной? — весьма спокойно докончил князь.

— Ну, что ж, и хотелось! — вспыхнула тотчас же ЛизаветаПрокофьевна. — Не струшу и прямых слов. Потому что никого не обижаю и никого нежелала обидеть…

— Помилуйте, и без обиды натурально хочется узнать; вы мать.Мы сошлись сегодня с Аглаей Ивановной у зеленой скамейки ровно в семь часовутра, вследствие ее вчерашнего приглашения. Она дала мне знать вчера вечеромзапиской, что ей надо видеть меня и говорить со мной о важном деле. Мысвиделись и проговорили целый час о делах, собственно одной Аглаи Ивановныкасающихся; вот и всё.

— Конечно, всё, батюшка, и без всякого сомнения всё, — сдостоинством произнесла Лизавета Прокофьевна.

— Прекрасно, князь! — сказала Аглая, вдруг входя в комнату:— благодарю вас от всего сердца, что сочли и меня неспособною унизиться здесьдо лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать?

— Ты знаешь, что мне пред тобой краснеть еще ни в чем до сихпор не приходилось… хотя ты, может, и рада бы была тому, — назидательноответила Лизавета Прокофьевна. — Прощайте, князь, простите и меня, чтообеспокоила. И надеюсь, вы останетесь уверены в неизменном моем к вам уважении.

Князь тотчас же откланялся на обе стороны и молча вышел.Александра и Аделаида усмехнулись и пошептались о чем-то промеж собой. ЛизаветаПрокофьевна строго на них поглядела.

— Мы только тому, maman, — засмеялась Аделаида, — что князьтак чудесно раскланялся: иной раз совсем мешок, а тут вдруг как… как ЕвгенийПавлыч.

— Деликатности и достоинству само сердце учит, а нетанцмейстер, — сентенциозно заключила Лизавета Прокофьевна и прошла к себе наверх, даже и не поглядев на Аглаю.

Когда князь воротился к себе, уже около девяти часов, тозастал на террасе Веру Лукьяновну и служанку. Они вместе прибирали и подметалипосле вчерашнего беспорядка.

— Слава богу, успели покончить до приходу! — радостносказала Вера.

— Здравствуйте; у меня немного голова кружится; я плохоспал; я бы заснул.

— Здесь на террасе, как вчера? Хорошо. Я скажу всем, чтобывас не будили. Папаша ушел куда-то.

Служанка вышла; Вера отправилась было за ней, но воротиласьи озабоченно подошла к князю.

— Князь, пожалейте этого… несчастного; не прогоняйте егосегодня.

— Ни за что не прогоню; как он сам хочет.

— Он ничего теперь не сделает и… не будьте с ним строги.

— О, нет, зачем же?

— И… не смейтесь над ним; вот это самое главное.

— О, отнюдь нет!

— Глупа я, что такому человеку, как вы, говорю об этом, —закраснелась Вера. — А хоть вы и устали, — засмеялась она, полуобернувшись,чтоб уйти, — а у вас такие славные глаза в эту минуту… счастливые.

— Неужто счастливые? — с живостью спросил князь, и радостнорассмеялся.

Но Вера, простодушная и нецеремонная, как мальчик, вдругчто-то сконфузилась, покраснела еще больше и, продолжая смеяться, торопливовышла из комнаты.

“Какая… славная…” подумал князь, и тотчас забыл о ней. Онзашел в угол террасы, где была кушетка и пред нею столик, сел, закрыл рукамилицо и просидел минут десять; вдруг торопливо и тревожно опустил в боковойкарман руку и вынул три письма.

Но опять отворилась дверь, и вошел Коля. Князь точнообрадовался, что пришлось положить назад в карман письма и удалить минуту.

— Ну, происшествие! — сказал Коля, усаживаясь на кушетке ипрямо подходя к предмету, как и все ему подобные. — Как вы теперь смотрите наИпполита? Без уважения?

— Почему же… но, Коля, я устал… При том же об этом слишкомгрустно опять начинать… Что он, однако?

— Спит и еще два часа проспит. Понимаю; вы дома не спали,ходили в парке… конечно, волнение… еще бы!

— Почему вы знаете, что я ходил в парке и дома не спал?

— Вера сейчас говорила. Уговаривала не входить; я не утерпел,на минутку. Я эти два часа продежурил у постели; теперь Костю Лебедева посадилна очередь. Бурдовский отправился. Так ложитесь же, князь; спокойной… ну,спокойного дня! Только, знаете, я поражен!

— Конечно… всё это…

— Нет, князь, нет; я поражен “Исповедью”. Главное темместом, где он говорит о провидении и о будущей жизни. Там есть однаги-гант-ская мысль!

Князь ласково посмотрел на Колю, который, конечно, затем изашел, чтобы поскорей поговорить про гигантскую мысль.

— Но главное, главное не в одной мысли, а во всейобстановке! Напиши это Вольтер, Руссо, Прудон, я прочту, замечу, но не поражусьдо такой степени. Но человек, который знает наверно, что ему остается десятьминут, и говорит так, — ведь это гордо! Ведь это высшая независимостьсобственного достоинства, ведь это значит бравировать прямо… Нет, этогигантская сила духа! И после этого утверждать, что он нарочно не положилкапсюля, — это низко и неестественно! А знаете, ведь он обманул вчера, схитрил:я вовсе никогда с ним сак не укладывал и никакого пистолета не видал; он самвсё укладывал, так что он меня вдруг с толку сбил. Вера говорит, что выоставляете его здесь; клянусь, что не будет опасности, тем более, что мы всепри нем безотлучно.

— А кто из вас там был ночью?

— Я, Костя Лебедев, Бурдовский; Келлер побыл немного, апотом перешел спать к Лебедеву, потому что у нас не на чем было лечь.Фердыщенко тоже спал у Лебедева, в семь часов ушел. Генерал всегда у Лебедева,теперь тоже ушел… Лебедев, может быть, к вам придет сейчас; он, не знаю зачем,вас искал, два раза спрашивал. Пускать его или не пускать, коли вы спатьляжете? Я тоже спать иду. Ах, да, сказал бы я вам одну вещь; удивил меня давечагенерал, Бурдовский разбудил меня в седьмом часу на дежурство: почти даже вшесть; я на минутку вышел, встречаю вдруг генерала и до того еще хмельного, чтоменя не узнал; стоит предо мной как столб; так и накинулся на меня, какочнулся: “что, дескать, больной? Я шел узнать про больного…” Я отрапортовал, ну— то, се. “Это всё хорошо, говорит, но я главное шел, затем и встал, чтобы тебяпредупредить; я имею основание предполагать, что при господине Фердыщенкенельзя всего говорить и… надо удерживаться”. Понимаете, князь?

— Неужто? Впрочем… для нас всё равно.

— Да, без сомнения, всё равно, мы не масоны! Так что я дажеподивился, что генерал нарочно шел меня из-за этого ночью будить.