Он закрыл себе лицо руками.

— А знаете ли вы, что она почти каждый день пишет ко мнеписьма?

— Стало быть, это правда! — вскричал князь в тревоге: — яслышал, но всё еще не хотел верить.

— От кого слышали? — пугливо встрепенулась Аглая.

— Рогожин сказал мне вчера, только не совсем ясно.

— Вчера? Утром вчера? Когда вчера? Пред музыкой или после?

— После; вечером, в двенадцатом часу.

— А-а, ну, коли Рогожин… А знаете, о чем она пишет, мне вэтих письмах?

— Я ничему не удивляюсь; она безумная.

— Вот эти письма (Аглая вынула из кармана три письма в трехконвертах и бросила их пред князем). Вот уже целую неделю она умоляет,склоняет, обольщает меня, чтоб я за вас вышла замуж. Она… ну да, она умна, хотьи безумная, и вы правду говорите, что она гораздо умнее меня… она пишет мне, чтов меня влюблена, что каждый день ищет случая видеть меня, хоть издали. Онапишет, что вы любите меня, что она это знает, давно заметила, и что вы с нейобо мне там говорили. Она хочет видеть вас счастливым; она уверена, что толькоя составлю ваше счастие… Она так дико пишет… странно… Я никому не показалаписем, я вас ждала; вы знаете, что это значит? Ничего не угадываете?

— Это сумасшествие; доказательство ее безумия, — проговорилкнязь, и губы его задрожали.

— Вы уж не плачете ли?

— Нет, Аглая, нет, я не плачу, — посмотрел на нее князь.

— Что же мне тут делать? Что вы мне посоветуете? Не могу жея получать эти письма!

— О, оставьте ее, умоляю вас! — вскричал князь: — что вамделать в этом мраке; я употреблю все усилия, чтоб она вам не писала больше.

— Если так, то вы человек без сердца! — вскричала Аглая: —неужели вы не видите, что не в меня она влюблена, а вас, вас одного она любит!Неужели вы всё в ней успели заметить, а этого не заметили? Знаете, что этотакое, что означают эти письма? Это ревность; это больше чем ревность! Она… выдумаете она в самом деле замуж за Рогожина выйдет, как она пишет здесь вписьмах? Она убьет себя на другой день, только что мы обвенчаемся!

Князь вздрогнул; сердце его замерло. Но он в удивлениисмотрел на Аглаю: странно ему было признать, что этот ребенок давно ужеженщина.

— Бог видит, Аглая, чтобы возвратить ей спокойствие исделать ее счастливою, я отдал бы жизнь мою, но… я уже не могу любить ее, и онаэто знает!

— Так пожертвуйте собой, это же так к вам идет! Вы ведьтакой великий благотворитель. И не говорите мне “Аглая”… Вы и давеча сказалимне просто: “Аглая”… Вы должны, вы обязаны воскресить ее, вы должны уехать сней опять, чтоб умирять и успокоивать ее сердце. Да ведь вы же ее и любите!

— Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один рази… может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, ипотому оставляю ее. Я должен был ее видеть сегодня в семь часов; я, может быть,не пойду теперь. В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, — и мыоба погибнем! Это неестественно, но тут всё неестественно. Вы говорите, оналюбит меня, но разве это любовь? Неужели может быть такая любовь, после того чтоя уже вытерпел! Нет, тут другое, а не любовь!

— Как вы побледнели! — испугалась вдруг Аглая.

— Ничего; я мало спал; ослаб, я… мы действительно про васговорили тогда, Аглая…

— Так это правда? Вы действительно могли с нею обо мнеговорить и… и как могли вы меня полюбить, когда всего один раз меня видели?

— Я не знаю как. В моем тогдашнем мраке мне мечталась…мерещилась, может быть, новая заря. Я не знаю, как подумал о вас об первой. Яправду вам тогда написал, что не знаю. Всё это была только мечта от тогдашнегоужаса… Я потом стал заниматься; я три года бы сюда не приехал…

— Стало быть, приехали для нее?

И что-то задрожало в голосе Аглаи.

— Да, для нее.

Прошло минуты две мрачного молчания с обеих сторон. Аглаяподнялась с места.

— Если вы говорите, — начала она нетвердым голосом, — есливы, сами верите, что эта… ваша женщина… безумная, то мне ведь дела нет до еебезумных фантазий… Прошу вас, Лев Николаич, взять эти три письма и бросить ейот меня! И если она, — вскричала вдруг Аглая, — если она осмелится еще раз мнеприслать одну строчку, то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут всмирительный дом…

Князь вскочил и в испуге смотрел на внезапную ярость Аглаи;и вдруг как бы туман упал пред ним…

— Вы не можете так чувствовать… это неправда! — бормотал он.

— Это правда! правда! — вскрикивала Аглая, почти не помнясебя.

— Что такое правда? Какая правда? — раздался подле нихиспуганный голос.

Пред ними стояла Лизавета Прокофьевна.

— То правда, что я за Гаврилу Ардалионовича замуж иду! Что яГаврилу Ардалионовича люблю и бегу с ним завтра же из дому! — набросилась нанее Аглая. — Слышали вы? Удовлетворено ваше любопытство? Довольны вы этим?

И она побежала домой.

— Нет, уж вы, батюшка, теперь не уходите, — остановила князяЛизавета Прокофьевна, — сделайте одолжение, пожалуйте ко мне объясниться… Чтоже это за мука такая, я и так всю ночь не спала…

Князь пошел за нею.

Войдя в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась в первойже комнате; дальше она идти не могла и опустилась на кушетку, совсемобессиленная, позабыв даже пригласить князя садиться. Это была довольно большаязала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов на этажеркаху окон, и с другою стеклянною дверью в сад, в задней стене. Тотчас же вошлиАделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря на князя и на мать.

Девицы обыкновенно вставали на даче около девяти часов; однаАглая, в последние два-три дня, повадилась вставать несколько раньше и выходилагулять в сад, но всё-таки не в семь часов, а в восемь или даже попозже.Лизавета Прокофьевна, действительно не спавшая ночь от разных своих тревог,поднялась около восьми часов, нарочно с тем чтобы встретить в саду Аглаю,предполагая, что та уже встала; но ни в саду, ни в спальне ее не нашла. Тут онавстревожилась окончательно и разбудила дочерей. От служанки узнали, что АглаяИвановна еще в седьмом часу вышла в парк. Девицы усмехнулись новой фантазии ихфантастической сестрицы и заметили мамаше, что Аглая, пожалуй, еще рассердится,если та пойдет в парк ее отыскивать, и что, наверно, она сидит теперь с книгойна зеленой скамейке, о которой она еще три дня назад говорила, и за которуючуть не поссорилась с князем Щ., потому что тот не нашел в местоположении этойскамейки ничего особенного. Застав свидание и слыша странные слова дочери,Лизавета Прокофьевна была ужасно испугана, по многим причинам; но приведятеперь с собой князя, струсила, что начала дело: “почему ж Аглая не могла бывстретиться и разговориться с князем в парке, даже, наконец, если б это было инаперед условленное у них свидание?”