другие нгерские девочки, забегает сюда ума-разума набраться.

Но Асмик нет. Может, она и не заходит сюда, не хочет уронить себя перед Арфик. Разве ее узнаешь, гордячку?

— Да ты меня не слушаешь, Арсен, — прервала рассказ Арфик, надув губы. Косички-рога концами уставились в меня. — Если ты пришел из-за Асмик, то немножко опоздал. Она только ушла.

— Из-за Асмик? — сделал я удивленное лицо. — Нужна она мне! Я пришел посмотреть твоих червей.

— Да? — обрадовалась Арфик.

Она, должно быть, поверила, потому что снова начала рассказывать о своих прожорливых питомцах, а косички-рога то и дело угрожающе надвигались на меня.

IV

Пришло лето, и в Нгере все завертелось. Начался сбор тута. Были, конечно, и другие дела, но тут у карабахцев в особом почете.

Мы встали чуть свет. Надо было торопиться в сады. И не опадыши собирать, как встарь, а свежие ягоды с ветки.

После раздела бекских садов нам досталось целых двадцать деревьев.

Посреди двора — горка корзин, приготовленных под тут. Но деду кажется, что их мало. Из разных углов извлекаются все новые и новые. Бедная мама, как она старается! Я вспоминаю бабушку: она тоже все заботилась о таре, хотя мы добрую половину корзин приносили домой пустыми. Мать тащит из саманника плетенку с соломой на дне и с подкладышем. В плетенке несутся наши куры, но мать и ее не щадит. Она достает яйцо-подкладыш, деловито вытряхивает из корзины солому, освобождая ее под тут. И, против обыкновения, говорит, без умолку говорит.

— Тише, сорока! — ласково прикрикивает на нее дед.

Стуча высокими колесами, подкатывает к воротам арба кума Мухана, и мы все погружаемся в нее.

Вот и наши деревья, наш сад. Я знаю в нем каждый сучок. Тутовые деревья похожи друг на друга, как близнецы. Вот дерево с толстым стволом в продольных трещинах, похожих на морщины. Вот другое. У него такой же толстый ствол, такие же продольные трещины. Но я различил бы их и с закрытыми глазами: в развилке одного — золотой ком смолы, а на другом, пониже такой же развилки, прицепился к коре пустой панцирь цикады. По многим приметам я узнаю деревья нашего сада.

Кроме корзин и корзиночек, мы взяли с собой маленькую лесенку. Так принято. Но я поднимаюсь без лесенки. Мало сказать, поднимаюсь — обхватив ствол, я карабкаюсь вверх, как кошка.

Натрясти ягод и сосунок может. Чуть коснись веток — и земля под деревом белым-бела. А умело собрать урожай — другое дело.

Я работаю как заправский трусильщик. Ни одна ягода не летит мимо.

Аво стоит снизу и держит угол полотнища. Он выполняет свою работу хмуро и сосредоточенно. Я понимаю брата: ведь раньше он лучше всех лазил по деревьям.

Мать, глядя на Аво, вздыхает. Вздох этот не вяжется с торжественностью дня, и дед с удивлением всматривается в нее.

Дождем падают с ветки спелые ягоды, барабаня по натянутому полотнищу. Сквозь листву я вижу: этот золотой дождь всем по душе. Падает сахарный тут, мягко ударяясь о холст. Строго и скупо начинает улыбаться даже Аво.

Иногда Вачек заменяет меня. Но, во-первых, он поднимается на дерево не иначе как по лесенке, во-вторых, у него ягоды сыплются куда попало. Пока мы трясем наш тут, дядя Мухан не замечает промашек сына. Он даже находит, за что хвалить Вачека. Когда же, покончив с нашим тутом, мы переходим в сад кума, он то и дело останавливает сына:

— Осторожнее, не порть веток. Куда бьешь? Не видишь, где полотно?

Дед улыбается, глядя на Мухана.

Вачек, сбитый с толку, делает промашку за промашкой.

Дядя Мухан, рассердившись, называет его неучем.

— И чему только учили тебя в Шуше! — кричит он.

Вачек неуклюже, со страхом, переходит с ветки на ветку, старательно смотрит вниз, прежде чем нанести удар. Но это его не спасает. Ягоды опять летят мимо.

Дядя Мухан запоздало принимается обелять сына перед нами.

— Мой по чужим садам не лазил, — говорит он, поглядывая на Аво. — Сами знаете — в гимназии состоял. Где ему было подумать о туте?

Но на новое дерево наш кум все же не пускает Вачека. Теперь я один — трусильщик. В своем саду он доверяет эту работу только мне.

Я не мстительный, но радуюсь, видя, как Вачек, покраснев до ушей, выполняет не стоящее мужчины дело. Так тебе и надо, задира, несносный задавака!

Моей работой довольны все, мать сияет.

— Толковый малый, недаром любимцем парона Михаила был, — льстиво приговаривает наш кум.

Дед рассмеялся:

— Вижу, с умыслом подбираешь компаньонов, Мухан.

— Без умысла и заяц не проживет, — весело ответил наш кум.

С мягким шумом падает новый ливень ягод, заглушая все голоса.

Ах, если бы бабушка была жива!

*

Николай сдержал слово. Через месяц-другой, уставший, запыленный, он появился у нас. Дед не знал, куда посадить его.

— Я недолго загощусь, — предупредил Николай, — пора и мне домой. Руки чешутся, отец, душа стосковалась по работе.

— Работай у нас, Николай, — предложил дед. — Разве тебе здесь мало дел? Паши, сажай картошку, делай горшки. Чего тебе не хватает?

— Запах чугуна по ночам слышу — литейщик я, — ответил Николай.

Дед задумчиво уставился на него:

— Узнаю голос собственной души. И до чего похожи друг на друга дети труда! — Потом добавил, сощурив глаза: — Погости еще, скоро осень, вспашку начнем. Первую борозду отпразднуем вместе!

Был вечер. За окном полная луна щедро освещала село. Хотя лето еще не прошло, крыши уже ломились от фруктов, ярко отсвечивающих желтизной даже ночью. Во дворах раздавалось мычание коров, говор людей.

Мать ставит перед Николаем миску со спасом. Белая горка хлеба возвышается на паласе.

— Валла, — говорит дед, поглядывая на богатый стол. — Советская власть как волшебница: где ступает ее нога, земля оживает и зеленеет.

После ужина дед сказал, поглаживая усы:

— Жаль, Николай, немного опоздал. А то отведал бы нашего тута.

— Тута? — переспросил Николай. — Этими ягодами я полакомился в Зангезуре.

— В Зангезуре? Разве ты и там был? — спросил дед.

— Был, отец.

— А что ты там делал, Николай?

— То же, что в Карабахе: гнали дашнаков.

— Видать, трудно приходилось, что так задержался? — спросил дед.

— Трудно, — ответил Николай. — В Татеве [89] укрепился их главарь Нжде. Многие поплатились жизнью, пока его оттуда вытряхнули.

При слове Нжде я посмотрел на Аво. Но Аво ответил таким взглядом, словно не он, а я атаманил в Нгере.

— Николай, а что сделали с этим Нжде? Поймали? — снова осведомился дед.

— Нет, — вздохнул Николай, — убежал.

— Плохо, — задумчиво сказал дед, — змея с обрубленным хвостом опасней.

Пока Николай жил у нас, отбою не было от