ничейных детей, содержавшихся в немецких и австрийских лагерях, общежитиях и приютах, с нередко обрывочными данными, полученными от родственников. Иногда родственники могли показать семейные фотографии, но нередко даже это не помогало узнать детей, сильно изменившихся за годы войны. К лету 1946 г. в Бюро подали 65 000 запросов. Хотя 90 % карточек еврейских детей были помечены буквой «Т» (tot – «умер»), каталог иногда выдавал необычные совпадения. Один ребенок воссоединился с родителями буквально благодаря чуду: о нем было известно только, что он говорил по-французски, у его отца был золотой зуб, и он называл сына «Чу-чу». Больше всего потерянных детей происходило из Польши [12].

В послевоенной Силезии Роман Грабарь, сотрудник польского Министерства социального обеспечения в Катовицах, упорно работал над возвращением в родные семьи похищенных и подвергшихся германизации польских детей. Эти дети и подростки, пройдя через жернова немецких попечительских заведений, приютов организации СС «Лебенсборн» и лагерей, выходили с другого конца системы как готовые к усыновлению «этнические немецкие сироты» из Вартеланда. Осенью 1946 г. в архивах Национал-социалистической организации народного благосостояния в Лодзи были обнаружены личные дела 5000 детей. В каждом деле была фотография ребенка, его изначальное польское имя и новое немецкое, обычно похожее по звучанию. В течение месяца по этим данным удалось отследить путь 443 детей. В дальнейшем, пользуясь подсказками из этой картотеки, Грабарь посвятил еще много лет поиску польских детей со скрытой в процессе германизации идентичностью и их воссоединению с семьями [13].

Сотрудники службы UNRRA в британской зоне обычно ограничивались прочесыванием немецких детских домов и попечительских заведений, но крайне неохотно вели поиски в других местах. В частности, они старались не углубляться в дела, связанные с усыновлением или передачей на воспитание, и обычно выступали против повторного изъятия детей из благополучных семей, опасаясь спровоцировать этим новые эмоциональные потрясения. Как и предсказывали эсэсовские специалисты по расовым вопросам, дети младшего возраста нередко успешно интегрировались в новые семьи и искренне любили своих новых «родителей», которые, в свою очередь, отказывались верить, что их «этнический немецкий сирота» на самом деле был поляком или чехом. В некоторых случаях дети сами приходили в ужас, когда им говорили, что они не немцы. В течение многих лет письма и фотографии, присылаемые польскими матерями в немецкие приемные семьи, могли оставаться без ответа [14].

Даже когда приемные матери спокойно реагировали на слова сотрудников Красного Креста о том, что их сыновей или дочерей на самом деле похитили из Польши, для ребенка это могло стать немалым потрясением. В 1942 г., когда отца Алуси Виташек арестовали и казнили, а мать отправили в женский концлагерь Равенсбрюк, ей было пять лет. В ноябре 1947 г. ей было десять, и она жила в немецкой семье. Приемная мать, фрау Даль, решила вернуть ее в Познань к родной матери, братьям и сестрам. Алуся не знала польского языка и могла разговаривать только со своей восьмилетней сестрой Дарийкой, которая также прошла через детские дома организации «Лебенсборн» в Лодзи и Калише. В Познани сверстники-поляки дразнили обеих девочек немками. Чувствуя себя чужими в собственной семье, Алуся и Дарийка Виташек сбежали на вокзал в надежде вернуться в Германию. Их поймали и вернули домой. Алуся так никогда и не смогла избавиться от характерного немецкого акцента [15].

После того как немцы 9 июня 1942 г. сровняли с землей Лидице в отместку за убийство Рейнхарда Гейдриха, 105 лидицких детей отправили для расовой проверки в Лодзь. Четверо из этих чешских детей – Анна, Мария и Вацлав Ганф и их восьмилетняя кузина Эмилия – были из одной семьи. Анна вернулась на родину первой. Ее немецкие родители, которые до сих пор относились к ней вполне хорошо, просто дали ей денег на проезд и отправили в Дрезден. В суматохе на вокзале Дрездена ее заметил дружелюбный чешский рабочий, который поддержал ее и обратился к чешским властям. Отца Анны расстреляли в Лидице во время массовой бойни 9 июня, а мать умерла в Равенсбрюке. Но за ней приехал дядя. Поскольку все это время она поддерживала связи со своей сестрой Марией и кузиной Эмилией, она смогла указать чешским властям, где они находятся. Увезти Эмилию из благополучного и привилегированного дома Кукуков оказалось гораздо легче, чем разлучить Марию с немецкой семьей, которая обращалась с ней как с бесплатной домашней прислугой. Приемная семья очень постаралась вбить Марии в голову всю глубину ее чешской неполноценности. Прошло немало месяцев, прежде чем она перестала вздрагивать за столом во время еды. Но к 1947 г. она нашла в себе мужество дать показания на Нюрнбергском процессе над чиновниками СС по вопросам расы и переселения [16].

О том, как важно привлекать к работе специалистов, говорящих на нужных языках, особенно хорошо свидетельствовала история поисков последнего из детей Ганф. Вацлава, младшего брата Марии и Анны, переводили из одного детского дома в другой, но везде он отказывался учить немецкий язык и нередко терпел побои персонала. Чешская команда, опрашивавшая польского мальчика по имени Янек Венцель, заподозрила, что он не тот, кем кажется. Все стало на свои места, когда они начали петь чешскую детскую песенку «У меня есть кони, черные кони». Лицо мальчика просияло, и он со смехом подхватил по-чешски следующую строчку: «Черные кони мои!» Из всех лидицких детей расовую проверку прошли всего лишь семеро, и только 17 из 105 изначально вывезенных детей удалось найти после войны: большинство остальных были убиты или умерли в лагерях. Истории семейных воссоединений представляли собой скорее исключение, чем правило. К сентябрю 1948 г. Международной службе розыска удалось найти и вернуть родным только 844 из 21 611 детей, значившихся в ее учетных записях [17].

Британские сотрудники службы поиска детей стремились прежде всего репатриировать детей в Восточную Европу. Это была общая политика союзников: советских граждан первыми отправляли обратно (по прибытии они сразу попадали в «фильтрационные лагеря», где НКВД проверял их на предмет коллаборационизма). Кроме того, западные державы стремились отправить перемещенных «домой», чтобы избавиться от административных проблем. С началом холодной войны и послевоенного экономического бума политика союзников изменилась: британцы и американцы стали рассматривать оставшихся перемещенных не как проблему, а как трудовой ресурс. Если раньше британцы пытались оградить польских детей от антикоммунистических взглядов взрослых перемещенных, которые могли отговорить их от возвращения домой, то во время холодной войны они уже крайне неохотно помогали Роману Грабарю, возвращавшему детей по другую сторону «железного занавеса» [18].

Янина Пладек встретила окончание войны в Вестерстеде, красивом средневековом городке в Аммерланде между Бременом и голландской границей. Бежав из Польши от наступающей Красной армии, ее