родители вступили в местную баптистскую общину и поселились на ферме. Но община приняла Янину неприветливо, и она не смогла найти там друзей. Помощь пришла со стороны Британии: поскольку в Вартеланде отец Янины работал на немцев, и их семья была зарегистрирована в немецких общенациональных списках, ее младшего брата призвали в вермахт. Он попал в плен к англичанам, а через некоторое время сражался в составе польского корпуса. Теперь Янина отправилась в местный лагерь для перемещенных и воспользовалась этой связью, чтобы получить льготы для переезда в Британию [19].

В феврале 1945 г., через месяц после освобождения Варшавы, Янина Давид вышла из укрытия. Она воссоединилась с Эриком, верным немецким мужем Лидии, давней пассии ее отца. В хаосе, воцарившемся после восстания и разрушения города, Лидия и ее последний любовник-немец пропали, и Эрику пришлось обыскать множество приютов, прежде чем он смог найти монастырскую школу Янины. Девочка разрывалась между Эриком и его сыновьями, к которым успела крепко привязаться за те месяцы, пока пряталась в их квартире, и своей уцелевшей семьей – двумя кузенами, которых совсем не любила. Кузены пришли в ужас, узнав, что она приняла христианскую веру, и спрятали серебряный медальон, подаренный ей сестрой Зофьей, но еще больше Янину оскорбляли их навязчивые разговоры о наследстве и истребовании имущества. В конце концов, когда ей исполнилось пятнадцать, они разрешили ей жить одной, и летом 1945 г. Янина вернулась в свой родной город Калиш, сняла там комнату и стала дожидаться возвращения отца. Кузены платили за комнату и за школу, когда осенью снова начались занятия, а Янина каждый день торопилась после уроков домой, чтобы проверить, есть ли какие-нибудь новости. Она знала, что отец пережил окончательную ликвидацию Варшавского гетто, и в последний раз слышала год назад – от Эрика, – что он попал в лагерь под Люблином [20].

Однажды, как это часто бывало прежде, Янина пошла в кинотеатр, не проверив заранее программу. И пока люди вокруг нее плакали, теряли сознание и громко молились, она сидела, стиснув зубы и внутренне похолодев. В тот вечер в кинотеатре показывали советский фильм об освобождении Майданека, лагеря, где держали ее отца. Как она написала позднее, увиденное отняло у нее последнюю детскую мечту: теперь она была уверена, что Бога не существует. Летом 1946 г. она встретила в городской библиотеке сокамерника своего отца, который рассказал, что ее отец не выжил. И все же она не могла до конца осознать его смерть [21].

Янина оставила Калиш с его шумными улицами и нашла убежище в загородном домике, в котором провела с родителями последнее лето перед войной. День за днем она принимала солнечные ванны в купальнике, который последний раз надевала, когда ей было десять лет, и прокручивала в голове увиденные в кино картины ночного лагеря смерти, пока ей не удалось постепенно заменить их воспоминаниями о жизни в гетто: «наша старая комната, госпожа Краут и ее муж, Рахиль, Шереки, Ботусы, улицы, толпы и ворота Умшлагплаца», в которые (Янине пришлось это признать) не прошла она одна. «Медленно, по одному слову, по одной мысли за раз я начала осознавать невыразимое: мои родители умерли». И хотя после этого она почувствовала, что готова покинуть летний домик и Польшу, потребовались десятки лет странствий по Франции, Австралии и Великобритании, прежде чем она нашла для себя постоянный дом. И только тогда она решила рассказать свою историю на своем четвертом (как минимум) языке, английском [22].

14 августа 1945 г. с аэродрома Рузине в западной части Праги вылетела дюжина бомбардировщиков «Ланкастер», увозивших в Британию первые три сотни мальчиков и девочек. Всего в Британию переправили более 700 выживших в лагерях детей младше 16 лет. Их приезд был частью особой договоренности между Министерством внутренних дел и Леонардом Монтефиоре и другими деятелями, еще до войны занимавшимися спасением еврейских детей от нацистов (в 1938 и 1939 годах их усилиями была осуществлена операция Kindertransport – Детский транспорт). Только 17 пассажирам первого послевоенного транспорта было меньше 12 лет. Шестерых самых маленьких (тех, кому исполнилось 3–4 года) отправили в Бульдог-Бэнкс, усадьбу в Уэст-Хотли в Суссексе, переданную Анне Фрейд и Дороти Берлингхэм под ясли для военных сирот [23].

Эти шестеро детей из сиротского приюта в Терезиенштадте осенью 1944 г. сумели избежать массовых депортаций в Аушвиц-Биркенау и пережили в гетто последний период голода, тифа и разрухи. После всего перенесенного, даже попав в новый дом, они продолжали постоянно плакать и пачкаться.

Заботу о детях взяли на себя Гертруда и Софи Данн, две сестры, уехавшие из Германии до начала войны, и воспитательница-шотландка Морин Ливингстон – впервые «увидев перед собой этих шестерых малышей с обритыми головами», она была потрясена до глубины души. Анна Фрейд обратила внимание на то, что дети часто сворачиваются в клубок, подолгу мастурбируют и бесконечно сосут пальцы: по ее мнению, это был единственный доступный им способ достичь удовлетворения. В Суссексе они по-прежнему демонстрировали крайнюю зацикленность на еде, но нередко отказывались от всего, что им предлагали, за исключением блюд из пшеницы или кукурузы. Даже когда еда им нравилась, они обычно съедали мало. Однако они уделяли повышенное внимание всему, связанному с едой, проверяя и перепроверяя, как накрыт стол. Особенно ревниво они относились к своим ложкам. Гертруда и Софи Данн не могли понять, почему ложки имеют для них такое значение, пока одна работница из Терезиенштадтского приюта, навестившая их в Суссексе, не объяснила, что ложки были единственным предметом, который дети могли назвать своей собственностью [24].

В конце 1950-х гг. Анна Фрейд размышляла об очевидном отсутствии у этих детей сильных эмоций. «Мы не знаем, – признавалась она, – какой аспект или элемент опыта будет выбран для катексиса и эмоционального вовлечения… Там, где мы ожидали извлечь глубоко спрятанные воспоминания о смерти, разрушении, насилии, ненависти и т. д., мы обычно находили лишь остаточные признаки пережитой разлуки, двигательных ограничений, лишения (игрушек, удовольствий)…» [25]

Мириам Варбург сделала похожее наблюдение в октябре 1945 г., заметив, что женщины и девушки в Форенвальде рассказывают свои истории «отстраненным, безличным образом». «Возможно, – размышляла она, – это форма защиты, бессознательно принятая всеми теми, кто перенес то, что почти не по силам вынести человеку». Когда Анна Фрейд задумалась над тем, как полученный опыт повлиял на самоощущение детей, это вернуло ее в знакомое русло давнего спора с Мелани Кляйн о роли познания и эдипова комплекса в развитии самоощущения. Она пришла к выводу, что центральную роль в этом процессе играла потеря родительских фигур, а не пережитый ребенком опыт насилия. В