А если этот старичок из тех, кто покалечился, делая тройное? Говорят, таких было много. Он с таким знанием говорил о полетах… И все эти разговоры о невозможном. Марио действительно этого хочет?

Как-то днем во время долгого переезда по Северо-западу Томми подсел к Папаше Тони. Марио и Анжело играли со Стеллой в карты в привилегированном вагоне, Джонни что-то черкал в блокноте на соседнем сиденье. Папаша Тони и Томми играли в шашки на маленькой карманной доске — Папаша подарил ее Томми на День рождения. Вдруг старик оторвался от созерцания шашки, которую только что произвел в дамки.

— Томми, — сказал он, — ты усердно трудишься и выглядишь счастливым. Ты счастлив?

Томми был, как всегда, растерян и смущен оказанным вниманием.

— Конечно. А почему я не должен быть счастлив?

— Мальчишки! — покачал головой Папаша. — Думаешь, быть счастливым — это так просто? Ну да, я знаю, что ты не страдаешь. У тебя не болят зубы, ты не плачешь по ночам… Но счастлив ли ты? Чувствуешь ли, что жизнь с каждым днем становится лучше и ты всем доволен?

Томми внимательно разглядывал доску.

— Я никогда об этом не задумывался.

— Как и все молодые, — нахмурился Папаша, передвигая шашку. — Надо научить тебя играть в шахматы, они учат думать на несколько шагов вперед.

— Я не могу запомнить, как они ходят. Это слишком сложно. Я не настолько умный.

Надо ведь хорошо соображать, чтобы играть в шахматы, так?

— Ты не считаешь себя умным и не знаешь, счастливый ли ты?

С минуту поизучав узор на доске, Томми сказал, не поднимая головы:

— Я счастлив, Папаша Тони. Я… я занимаюсь тем, что мне нравится.

Тонио Сантелли наклонился «съесть» одну из шашек Томми и убрал ее с доски.

— Видишь? Даже в шашках надо думать наперед. А Мэтт? Вы нормально ладите? Я не знаю, возможно, он слишком суров с тобой. Возможно… ты еще ребенок… может, я должен…

Он замолчал и снова склонился над доской.

Изучив западню, которую Папаша расставил между двумя дамками, и сделав вынужденный ход, стоивший ему еще одной шашки, Томми понял, что эти слова подразумевают нечто большее. Каким-то образом Папаша знал. Мысли разбежались.

Как? Мы были так осторожны!

И все-таки старик знал. Не говорил напрямую, но сейчас, над доской, все будущее Томми зависело от того, как он ответит.

Что мне сказать? Он наверняка считает, будто это ужасно. Марио предупреждал меня…

— Вы здорово расставляете ловушки, — с досадой проговорил он, глядя, как Папаша делает ход и забирает очередную шашку.

А потом медленно, осторожно добавил:

— Мне нравится Марио, Папаша Тони. Мы хорошо ладим.

И к нему, наконец, пришли слова — одновременно не слишком небрежные и не чересчур восторженные.

— Вся эта… эта грубость… она, в основном, напускная. На самом деле он беспокоится за меня, — и вдруг Томми встрепенулся и рывком передвинул шашку на последний ряд. — Дамка!

— О!

Рука старика зависла над доской, тщательно избегая поставленной Томми западни. Он поднял пытливый уклончивый взгляд.

Томми, глядевший на доску в попытках понять, пожертвует ли в результате случайного хода еще одной шашкой, вдруг пошел ва-банк.

— Марио не такой уж грубый, Папаша Тони. Знаете, я… я правда его люблю, — добавил он практически на пробу.

Он колебался между заманчивой брешью возле дамки и простым ходом наугад, способным привести его в очередную западню.

— Если наши перебранки вас беспокоят, мы можем вести себя потише. Я же сказал, это просто видимость.

Папаша Тони с улыбкой забрал новоявленную дамку.

— Хорошо. Я, в общем, так и думал, но хотел услышать об этом от тебя. Знаешь, из вас двоих вышла славная команда. Вы будете вместе долго, возможно, всю жизнь, вы будете работать вот так, вместе. А может, ты сможешь работать с теми, кто тебе не понравится, кому ты не доверяешь, кого ты не любишь. Не знаю, я не пробовал. Мы с Анжело ладим лучше, чем большинство отцов и сыновей. Нам приходится, иначе мы бы не смогли работать. Да, порой мы ссоримся, но не в тех случаях, когда дело по-настоящему важное. Там, где это важно, мы знаем, что можем полностью доверять друг другу. Нам даже не надо об этом задумываться.

Я доверяю ему так, что люблю, не задумываясь. Я люблю Джонни, но не доверяю ему. Не так. Еще нет. Традиции. Что-то, что есть у меня и Анжело, что-то, за что мы держимся. Уверенность? Нет, не она. Симпатия? Я не знаю. Но я вижу это в тебе и Мэтте. Даже когда вы устраиваете потасовки, как непослушные дети, в вас есть что-то особенное. Вы молоды, вы даже не братья, но есть в вас что-то… вы подходите друг другу. Я вижу это, знаю это. Я только не знаю, как это называть, но оно есть.

Томми рассматривал собственные ладони, боясь поднять глаза. Слова старика глубоко его тронули, но он опасался того, что может выдать, заговорив или поглядев. Какая-то его часть хотела сказать Папаше, как это надо называть, и Томми пришлось силком вынуждать себя молчать. Папаша Тони определенно не хотел этого знать. Каким-то образом Томми это понимал. Если бы старик узнал, если бы ему сказали прямо, ему пришлось бы отреагировать стандартным образом, выразить общепринятые в таких случаях ужас и шок. Но знание без обдумывания, на уровне более глубоком, чем слова, позволяло ему все видеть, знать и принимать.

Все тем же задумчивым голосом Папаша сказал:

— Мэтт… он обречен на одиночество, Томми. Ты многое понимаешь и это, наверное, тоже. Как это тяжело, что он настолько лучше меня, настолько лучше всех людей, которые его учат. Он хочет уважать их, восхищаться ими. А вместо этого он идет вперед, оглядывается на них, оставшихся позади, и это заставляет его содрогаться. Понимаешь? Ты видел, как с ним