Самсика в эти дипломатические тонкости старый друг непосвящал. Самсик был целиком направлен на творчество. Он ликовал в бойлерноймогущественного и, конечно, полупреступного жилтоварищества. Он ликовал вместесо своими пацанами, гитаристами, барабанщиками, звукотехниками и солистами. Всяхипня Москвы снабжала их костюмами для предстоящего концерта, сигаретами «Лакистрайк», банками датского пива. Жарковато было немного в этой преисподней, норебятам нравилась и жара. Они раздевались по пояс и воображали себя на пляже вМонтерее или на рынке города Маракеш. Попахивало «планом».

Однажды произошел веселый случай. Самсик в порядкетренировки импровизировал на тему американской группы «Чикаго» и прислонилсяголой спиной к колену раскаленной трубы. Тема была до чрезвычайности близкая –«Роковые вопросы Шестьдесят Восьмого». Самсик увлекся, если можно так сказать очеловеке, исторгающем из своего инструмента то хриплые однотонные вопли, товизг перерезанной собаки, то какое-то растерянное темное кудахтанье.

Молодое поколение, с которым он, по идее Сильвестра,осуществлял смычку, бросило свои гитары и с удивлением смотрело на лидера.Худой, весь в поту, с латунным крестиком, прилипшим к запавшей грудине, СамсикСаблер рифмовал «Прага – Чикаго».

Как вдруг что-то приблизилось постороннее. Он закрыл глаза изагудел нечто нежное и печальное, простую память о юности. Он вдруг увидел пар,клубы пара и сквозь них людей в нижнем арестантском белье, сидящих на тепловыхтрубах, словно диковинные наросты. В новой элегии не было ни одной нотыпротеста, ни одной ноты бунта, а наоборот, безысходность, нежная безнадежнаятема личной судьбы.

Молодое поколение возмущенно ударило в перкаши, по струнам иклавишам электрооргана. Личная судьба лидера никого не интересовала.

Лидер отвалился от трубы и упал на живот. Спина у него дымилась,кожа слезала клочьями – ожог второй степени. Доигрался!

…Так или иначе, «Пергамский фриз» был завершен, и всюаппаратуру перенесли из бойлерной в кондиционированный климат конференц-залаНИИ рефрижераторных установок. Невероятные повороты судьбы! На адскихсковородках в «Советском пайщике» никто не предполагал, что найдут наконецтакого могущественного, такого авторитетного, такого прохладного патрона!

Сегодня концерт. Самсик с колотьем в боку сбегал по лестницеИнститута «Скорой помощи» и воображал

где в то утро собралась компания: Порфирион и Эфиальт,Алкиной и Клитий, Нисирос, Полибот и Энкелад, и Гратион, и Ипполит, и Отос…

Самсик разогнался по виражу парадной лестницы бывшегогоспиталя святого Николая, по пожелтевшим, а местами протертым до чернотымраморным ступеням и выскочил в нижний полутемный вестибюль, похожий наантичный храм, где в глубине два бородатых мужика подпирали портик с римскимицифрами, а над ними висело неизменное «Идеи XXIV съезда – в жизнь!»

…и Агрий, и Феоп, и сколько нас там еще было, ужасных?

Мы взбунтовались в слякоть, в непогоду

Под низкой сворой бесконечных туч…

Неслись они знаменьями дурными

Над нашим войском. Бандой живоглотов

Казались мы себе, но юность-ярость

Змеилась в наших змеях и руках!

Самсик на миг разъехался по старому кафелю вести-июля, когдаувидел в темном углу три койки, в коих под сетками, словно дикие звери, лежалипобитые в какой-то ночной московской схватке алкоголики. Он присмотрелся – незмеи ли у них вместо ног? Вздор! К чему такие лобовые параллели? Обыкновенные уних жалкие человеческие ноги. Вон ступня торчит, залитая гипсом. Зачем ихдержат под сетками?

Один лежал недвижно и безмолвно, и лишь лицевые мускулы егомерно, через ровное количество секунд сжимались в гримасе и расправлялись,мерно, как маяк-мигалка. Второй хрипел, голова его была закинута за подушку, ана горле ходил взад-вперед острый большой кадык. Один только третийвысказывался:

– Сережка, фары включай! Куда ты, пиздорванец? Семь ужебез десяти! Фары включай, поехали!

Весь в черных гематомах и порезах, с заклеенным глазом, онподнимал было руки, чтобы что-то схватить, что-то выдернуть из своего делирия,но руки тут же бессильно падали. Сетка и ему была ни к чему.

…Мы ждали атаки, грома, диких вспышек и прочих психическихэффектов, на которые так падок Зевс, но все было тихо, бесконечно тихо. Даже нечавкала вода в необозримых Флегрейских болотах. Вот наш мир – необозримоеболото, серая вода, серая трава, и здесь мы взбунтовались! Мы стояли и ждали, инам уже казалось, что ничего не будет, не будет нам ответа, а значит, не будети бунта, как вдруг в отдалении, где только что никого не было, возник огромный,как дуб, человек, и это был бог. Короткое, как всхлип, рыдание прошло по нашимрядам.

Здравствуй, карательный бог, огромный и золотистый!Несокрушимый, с непонятной улыбкой, ты стоишь под низким серым небом, скрестивруки на груди. Сильно вооруженный, ты не двигаешься с места. Как твое имя, бог?Гефест? Аполлон? Гермес? Мы никогда еще не видели живого бога, пока невзбунтовались, и вот мы видим тебя, карательный неизвестный бог. Почему тымолчишь?

…Подошли санитары, без всяких церемоний, со скрежетомразвернули три койки по кафельному полу и покатили их в глубь института.

– Сережка! Сережка! Ты не прав, хуй собачий! –завопил тут один из троицы, да так страшно, что Самсик на миг потерял сознаниеи так, без сознания, дошел до дверей и только там, оглянувшись, понял, чтосеточки вешают не зря: «Сережкин друг» бился под сеточкой, как уссурийскийтигр.

Самсик бросился всей грудью на тяжелую дверь. Прохладныйвоздух ранней ночи вырвал его из больничной безнадюги и вернул к деятельнойжизни. С крыльца института он увидел огромную толпу автомобилей, подползающую кперекрестку. Сползая по перилам, он вновь попытался представить поле боя, наэтот раз в том ключе, который им дал по телефону писатель Пантелей.