Сейчас огромное спасибо работникам московской милиции! Безних, может быть, и не родился бы творческий замысел, не законтачились быпроводки, и саксофон не вздулся бы огромным бронхоэктазом.

Шесть теней Самсика метались по брандмауэру, к нимприбавлялись тени приближающихся офицеров, выл сакс и творческий замыселрождался – «Борьба богов и гигантов»!

– Смотрите, смотрите, товарищи! – закричал Самсик,показывая на стену. – Порфирион схватился с Гераклом! Алкиной дерется сбогиней Ночи! Эфир – дом Зевса! Времени ль стопа? Одну минуточку, дайтевысказаться! Скажу про мысль, что не хотела лгать, и про язык, солгавший противмысли!

В столичной милиции немало чутких и справедливых людей.Офицеры закурили, дали саксофонисту высказаться и только потом пригласили его вколясочку.

Умиротворенный Самсик привычно залез в люльку, закрыл глаза,шепча:

– О, Крон, пожиратель своих детей… Бунт против кого? Дапротив Крона же, право! Вот суть… вы понимаете, сержант?… суть искусства – бунтпротив Крона!

– Я вот смотрю на вас, товарищ артист, и недоумению –вы вроде пацан и, в то же время, – вы с какого года?

– А вы, мой славный кентавр?

– Я с пятьдесят второго.

– Теоретически могли бы быть моим сыном. Кстати,

как ваша фамилия?

– Плотников Сергей.

– Нет, отпадает, – успокоился Самсик. – Язнал когда-то Джейн Карпентер, но это было значительно позднее.

Пергамский фриз. Борьба богов и гигантов. Несколько летназад пьяная шарага завезла Самсика в мастерскую какого-то скульптора. Самсиктам вляпался в глину, обсыпался известкой, нахлебался какой-то муры и свалилсяв углу. Из угла, сквозь дым, из-под ног он видел наклеенные на фанеруфотографии барельефа – разбитые торсы, головы с отпавшими носами, вздутыемускулы… покалеченные временем, но все еще стоящие в мрачной решимости фигуры илица… словом, что-то древнегреческое.

Самсик лежал тогда в углу, положив голову на коленибронзовому истукану, а вокруг по всей студии грохотали гости скульптора,хохотали, словно боевые кони, сдвигали стаканы, как будто сшибались доспехами.Мраморная битва будто бы продолжалась, а сквозь этот почти невыносимый шумдоносился до Самсика пьяный срывающийся с визга в хрип голос хозяинамастерской.

Тот кричал что-то о техасско-еврейском ковбое, которыйпокупает у него на корню всю идею современного Пергамского фриза, модельвечности «Мебиус», весь его талант, всю его кровь и сперму, но пусть он сосет,паршивый богач, все останется здесь, где родилось, в Третьем Риме, ведькогда-нибудь и большевики дорастут до искусства, когда-нибудь и бюрократиястанет мучиться от комплекса вины, а он, тихий гений, пока что подождет внищете и неизвестности.

Утром следующего дня, прямо из «Мужского клуба», то есть отпивного ларька на Пионерском рынке, направился в Ленинку, взял какой-тоохеренно тяжелый атлас, извлек из него новые познания о битве богов и гигантов.Тогда еще в пьяном ухмыляющемся мозгу зародилась музыкальная идея, но вечеромтого же дня заволокло ее халтуркой, лабанием, кирянием, бирлянием, сурлянием иЧувашией.

Так годы шли, Самсик идею свою начисто забыл, как и прочиепорывы, и вдруг в дни умирания за Милкиной ширмой – вспомнил! В ту ночь прямоиз отделения милиции начал по телефону будоражить идеей лучшего другаСильвестра. До утра под чутким дружеским оком капитана милиции Ермакова(недавно переведенного в Москву с южного берега Крыма) идеей было охвачено неменее десятка музыкантов, зародилась джаз-энд-роковая группа «Гиганты».

Сильвестр был счастлив и горд. О, старик, мы с тобой ещевзорлим, вспоем! Сомкнем два поколения, сорокалетних и двадцатилетних, джаз ирок! Двадцатилетние вокалисты и сорокалетние инструменталисты, бит иимпровизация! Мы взбунтуемся против Крона и заполним пустоты Пергамского фриза!

Намечалось, между прочим, не только соединение поколений, нои синтез нескольких муз. Сильвестр, развивая идею Самсика, заказал для концертатекст писателю Пантелею. Задники будут оформлены скульптором Хвастищевым. |Слово, звук, пластика – чего же больше!

Оставалось найти покровителя. Битое-перебитое поколениесорокалетних понимало – без покровителя сожрут! Обсуждались разные варианты. Вмеценаты годились: Всероссийское общество слепых, КБ академика Фокусова,Го-сударственный архив…

Пока что начали репетиции, нашли идеальное помещение –котельную жилкооператива «Советский пайщик». Не прошло, конечно, и трех дней,как возле котельной стала собираться московская «гопа» – дети сорняков,прозападная молодежь, хиппи, фарца, разные всезнайки, фаны и, разумеется,стукачи-любители.

Враждебная пресса частенько отмечает, что в Москве слухиплодятся, как муха дрозофила. И откуда бы, казалось, нм браться? Вроде быхмурый неразговорчивый город, фильтры и глушители новейших систем, но стоит,скажем, Брежневу утром прослезиться над алым цветком, над крохотной тучкойжемчужной, как немедленно поползло: готовится новая экономическая политика, илимир на Ближнем Востоке, или, наоборот, старая экономическая политика,обострение идейных сражений.

Даже Самсик – уж на что не Брежнев, но и о нем поползлислухи от котельной «Советского пайщика»: готовится-де новый сногсшибательныйджаз, который заткнет за пояс и Америку, и Польшу.

В России у нас всегда так. Ведь даже самый маленькиймодерняшка, поклонник всего западного, хулитель всего домашнего, в глубине-тодуши убежден, что главный мировой талант растет у нас, и стоит его как следуетвскормить, как он тут же выскочит и поразит весь мир не менее, чем атомный грибили баллистическая ракета.

Сильвестру вскоре позвонил Александр Кузьмич Скоп,высокопоставленный работник горкома комсомола: откуда, мол, «нездоровыйажиотаж»?

– Да какой же ажиотаж же? – ужаснулсяСильвестр. – Да что ты, Шура, что ты! Осваиваем классическое наследие,античную мифологию, скрытно торпедируем греческую хунту! Вот, слушай, Шура, тыже в музыке понимаешь…

И Сильвестр прямо в трубку прогудел Скопу целый квадрат натему «Трехглавый пес Кербер». Скоп успокоился, но пообещал дружину все-таки ккотельной подослать, чтобы на месте разобраться в обстановочке. Сильвестр невозражал. Хитрый, он полагал, что маленький скандальчик не помешает, а лишьпридаст ансамблю некоторого ореолу, как, скажем, у Театра на Таганке.