Там, в большой комнате, что-то происходило, какое-тоделовитое, но несколько хаотичное перемещение мебели, шаги вразнобой, голосавразнобой, кто-то задавал вопросы, кто-то бубнил ответы, но главное, что тамбыло, – странное молчание большинства социал-демократов.

Лисье личико Верочки-замухрышки просунулось в кухню.

– Аргентов, ОНИ пришли!

– Кто «они»? – шепотом спросил он.

– Они. Товарищи.

Аргентов сильно раскрыл дверь. Из-под его руки Куницерувидел ИХ, трех молодых людей, двух почти мальчиков с пушистыми бакенбардами ив модненьких костюмчиках и третьего, лет тридцати, с университетским значком налацкане пиджака. Должно быть, последний был выпускником юридическогофакультета, а первые двое, возможно, еще учились на заочном.

Любопытно, что Куницер не испытал никакого особенноговолнения, тем более страха. Спокойно он сравнивал ЭТИХ с ТЕМ, с призракомсвоего отрочества, вспоминал, как в том, в Чепцове, шипела страсть, и наблюдал,как бесстрастны эти.

Ни тени насмешки, глумления или жестокости не было в трехмолодых специалистах по отношению к арестованным социал-демократам. Спокойно иумело они делали свое дело – собирали книги, бумаги, бобины с пленкой, пишущиемашинки, вежливо просили открыть портфели. Все это выносилось на лестничнуюклетку двумя другими молодыми людьми попроще, подсобниками.

– У вас есть ордер на обыск? – строгим, сильнымголосом спросил Аргентов.

– Да-да, конечно, – с некоторой рассеянностью, ноочень вежливо ответил «университетский значок» и предъявил ордер, словнопроездной билет.

Аргентов с вызовом, с треском поставил к столу стул, сел,водрузил на нос очки и внимательно стал изучать ордер. Он показывал товарищамличным примером, как надо держаться.

Впрочем, все держались достойно. Куницер вышел из кухни ивнимательно всех оглядел. Вся эта сцена показалась ему вполне достойной и даженормальной: ничего особенного, обыск на явке социал-демократов. Лишь Нина,забившаяся в угол дивана, была, казалось, на грани истерики.

– Вот, собственно говоря, и все, – сказалнекоторое время спустя «университетский значок». – Кулакову, Милосердову иГроссману придется отправиться с нами.

«Пушистые бакенбарды» предъявили ордера на задержаниемолодых людей, Пети и Вани, а также связного Гроссмана.

– А вас, господин Нолан, ждут в отделе печатиМИДа. – «Значок» повернулся к иностранному журналисту. – Если угодно,мы подбросим вас на нашей машине. Ведь вы сюда, – он впервые позволил себеслегка усмехнуться, – ведь вы сюда на троллейбусе приехали.

«Пушистые бакенбарды» подвинули к хозяину дома листкипротокола на подпись.

– А что с остальными? – резко спросил Аргентов.«Значок» задергивал молнию на своей папочке.

– Ничего. Продолжайте чаепитие или расходитесь подомам. У нас нет инструкций по отношению к остальным.

– Позвольте! Я хозяин этого дома! – почти вскричалАргентов. Он был, казалось, почти взбешен неожиданной свободой. – ЯАргентов!

– Никодим Васильевич, неужели вы думаете, мы не знаем,кто вы? – мягко сказал «значок» и надел мягкую шляпу. – До свиданья,Никодим Васильевич. До свиданья… хм… товарищи. – Уже в дверях оннеожиданно повернулся непосредственно к Куницеру. – Всего доброго,Аристарх Аполлинариевич!

– Идите в жопу! – неожиданно вырвалось у Куницера.Дикий хохот Аргентова и сдавленное рыдание Нины

было ответом на бессмысленную грубость. «Университетскийзначок» лишь задержал на Куницере свой взгляд и только лишь чуть-чутьпоморщился.

Дверь закрылась за незваными гостями и арестованнымиКульковым, Милосердовым, Гроссманом, а также за иностранцем Ноланом. Всеоставшиеся сидели, не двигаясь, в полном молчании, а за окнами угасалбесконечный вечер пыльного московского лета.

В восточных окнах густела синева, и лишь на шпиле высотногоздания у Красных ворот еще светился отблеск заката. В западных окнах пыльноезолото уступало место морской прозелени и тлеющим уголькам по всему гребнюНового Арбата и Кутузовского проспекта.

Куницер и Аргентов старались не смотреть в окна. Всю жизньони, страдавшие очень остро от утечки времени, находили в таких закатах некуюнадежду, некий намек на будущее, некую музыку. Ждите кораблей, ждите кораблей,ждите кораблей… Теперь, и не в первый раз, оба почувствовали, что зажились,если уж и за гранями заката не видится им ни божественного, ни математического смысла.

Ночь опускалась, ночь опускалась, ночь опускалась… В зеркалеотразилась неоновая надпись «Мужская обувь». В темной комнате никто не понял,из какого угла начала разноситься фраза:

– О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобыверовать всему, что предсказывали пророки!

вдруг обнаружилось у Самсона Аполлинариевича Саблера, уСамсика. И раньше, бывало, плавали перед глазами белые мухи, кружилась голова,покалывало сердце, хрипели бронхи, но раньше он эти явления болезнями не считал,а только лишь жаловался чувакам – херовато сегодня маячу.

Но вот сегодня утром на репетиции ковырнулся Самсик в полный«отключ», и чуваки, перепуганные, притащили его в Институт «Скорой помощи», гдеу них был свой врач, фан, джазмен, френд музыкантов. Друга на дежурстве неоказалось, но их под его марку все-таки хорошо обслужили и сделали полноеобследование талантливого организма руководителя группы «Гиганты» СамсонаСаблера.

Оказалось: а) обезглавленная гипертония, б) стенозмитрального клапана, в) язва двенадцатиперстной кишки, г) полиартрит, д)бронхоэктатическая болезнь – словом, жить можно.

– Вы, Самсон Аполлинариевич, очень много сделали самидля разрушения своего организма, – сказала Саблеру премилая докторша сзолотистыми волосами и круглым степным лицом.

– Скажите, пожалуйста, мы не могли бы с вами где-нибудьвстретиться? – спросил Самсик, застегивая рубашку.

– Отчего же нет? – удивилась докторша. –Должна вас предупредить, что бронхоэктазы в вас развиваются из-за игры насаксофоне. Вы даже имеете право на компенсацию вашего здоровья по линииврачебно-трудовой экспертизы. Я наведу справки.

– Большое спасибо, – сказал Самсик. – Я этоучту. Куском хлеба я, значит, обеспечен. Однако скажите, пожалуйста, мы немогли бы с вами где-нибудь встретиться?

– Безусловно, – решительно сказала докторша иподписала рецепт своей размашистой сигнатурой – «д-р Белякова А.В.».