Со своего места в глубине аргентовского продавленного дивана– сколько воспоминаний! – Куницер мог видеть, как пришелец в соседнейкомнате швыряет в угол свой портфель, снимает пиджак, вешает его на плечики,бритвочкой распарывает саржевую подкладку и извлекает из-под нее лист тонкой,но плотной бумаги, а может быть, и не бумаги, а какой-нибудь особой ткани,специально приготовленной для переноски под плеврой обыкновенного советскогопиджака.

Тут человек поймал взгляд Куницера, но ничуть не смутился,а, напротив, весело подмигнул и горделиво помахал листом, только что вынутым изпиджака. Аргентов же подошел и мягко притворил дверь и тоже подмигнул Куницеру каксвоему. Славная лошадиная физиономия незнакомца так и осталась в зрительнойпамяти, словно отпечаталась. СВЯЗНОЙ – случайно подумал Куницер и, случайно такподумав, догадался: ну конечно, это связной, их связной.

Докладчик продолжал бесстрастным тоном:

– В чем мы видим смысл, какова цель так называемой«наглядной агитации», что пронизала наше общество с момента его рождения, аныне превосходит по своим масштабам даже сталинский период? Убеждают ликого-нибудь все эти бесконечные «идеи Ленина – вечны», «народ и партия –едины», «наша цель – коммунизм»? Вдохновляют ли кого-нибудь все этимноготысячные фанерные, гипсовые, мраморные, чугунные «ильичи»? Нет, неубеждают и не вдохновляют, но они и не призваны убеждать или вдохновлять.

«Ильичи», лозунги и диаграммы роста – это частоколы исторожевые будки старой Руси. Они очерчивают для каждого современного русскогоего затхлый провинциальный мирок. За черту – ни шагу! То, что кажется диким ибессмысленным просвещенному социалисту, кажется единственно возможнымпротивникам западных петровских реформ, то есть советским коммунистам.

Российский социал-демократ, разумеется, не просто сторонникпетровских реформ, суть социал-демократии шире и глубже, но нам кажется, что ив своей практической деятельности мы должны учитывать истоки современногобюрократизма, его историко-софический и национальный смысл. Наша борьба…

«Вот что! – подумал Куницер. – Вот какое дело!Аргент организовал социал-демократию. Лихо!»

Хозяин дома из дверей кухни делал ему знаки – иди сюда!Куницер на цыпочках пересек комнату и вошел в кухню. Аргентов закрыл за нимдверь.

– Социал-демократический кружок, так я понимаю? –спросил Куницер.

– Не кружок, а партия, – мягко поправил Аргентов.

У него теперь появилось совсем новое качество – мягкость. Впрошлом десятилетии профессор был настоящим рок-н-роллом в кожаной куртке,шумным, резким, теперь – мягкость. Может быть, мягкость – стиль семидесятых?Или это только для сегодняшнего вечера, для новичка Куницера, чтобы не пугался?

– Партия, Кун, настоящая партия. Мы возродили русскуюсоциал-демократию. Работаем принципиально иначе, чем все эти легальные группкии комитеты, вроде сахаровского. Помнишь наш злосчастный «митинг памяти жертвсталинизма»? Помнишь, как над нами глумились бэкадешники? Уже тогда надо былоуходить в подполье. Теперь мы полностью законспирированы, а тебя я позвалпотому, что тебе верю, как себе. Дьявольски рад, что ты выбрался из своейпьяной дрисни! Надо браться за дело, Кун!

Кухня теперь у Аргентова была чистая, будто вылизанная.Скромные квадратные банки для сыпучих продуктов стояли на полках. «Чай»,«Гречка», «Кофе», «Пшено», «Мука» – было написано на банках. Стол был накрытклеенкой с изображениями старинных автомобилей.

Куницер отвел глаза. Вдруг, ни с того ни с сего, его сталавновь раскачивать лодочка дистонии: тоска, глухомань, безнадега – носом подволну… восторг, надежда – выскакиваешь на гребень, вокруг простор…

– Старик Аргентум, а без этого нельзя? – Он прижалладонью глаза. – Без партии-то разве нельзя? Наука, старик Аргентум, нашанаука, наша бесконечность, а? Старик Аргентум, что скажешь о науке, о музыке, оживописной природе и, в частности, об Эльбрусе? Ты уверен, старик Аргентум, чтобез партии нельзя?

Аргентов присел на краешек стола и с милой улыбкой потерсебе плешь. У него еще в студенческие годы появилась отличнейшая плешь. Она емувовсе не мешала. У него было особое качество, свойственное сильным натурам:каждый его жест, гримаса, каждое слово и звук – все говорило окружающим: «Да,это я, вот я таков, перед вами законченный образ Никодима Аргентова!»

Куницеру этой законченности всегда не хватало, всегда емуказалось, что он или перехватил, или недобрал, а в юности он порой простострадал от ощущения собственной нелепости.

– Нет, Кун, без партии нельзя. Помнишь, мы еще вмолодости вычислили на этой стене необходимость и неизбежность оппозиции. Жаль,что не сохранились эти формулы… – Чистый, простой, умный друг задумчиво смотрелна залитые вечерним солнцем крыши Москвы. – Понимаешь, кому-то надоначать. Почему не нам? Мы вовсе не мечтаем о терновых венцах, но если нужноначинать, если это неизбежно, то почему не нам начать? Не могут же всебесконечно говорить «а почему я?», ведь все равно кто-то должен сказать «апочему не я?». Ведь это неизбежно, мы это рассчитали… тогда почему же нам стобой так не сказать?

– Логично! – «Лодочка» Куницера выскочила нагребень волны. – Вот это я понимаю! Присоединяюсь к вашей партии, старикАргентум! Надеюсь, чтением докладов мы не ограничимся? Где я долженраспространять прокламации?

Он, конечно же, с разлету пошутил насчет прокламаций, повзглянул на лицо друга и осекся.

– Ты, Кун, для начала разбросаешь нашу программу всвоем «ящике». По нашим данным, у вас там вполне созревшая среда.

Сверкающий пенный ветреный простор кипел вокруг «лодочки».Вот наконец-то настоящее дело! Хватит этого пиздежа в буфетах и сортирах!Прокламации, программы, активные действия! Хватит уже издеваться надинтеллигенцией, достаточно, хватит, конечно, вполне достаточно!

– В сущности, наша программа почти не отличается отпрограммы исторической социал-демократии, но… – Аргентов слез со стола ивесело, крепко потер руки. – У тебя есть закурить?

Куницер вытащил пачку «Житан». Аргентов насмешливо сверкнул глазками.

– Нет, прости, я этого не курю.

– Да ты всегда обожал «Житан»! – воскликнулудивленный Куницер.

– Давно уже курю «Приму».

Он приоткрыл дверь кухни и попросил:

– Верочка, дай сигарету!

Нечто странное почудилось вдруг ему в квартире, и он застылв дверях с открытым ртом.