– Вот, – говорил он им откуда-то издалека гулко итрезво, как настоящий классик. – Вообразите улицы Запада перед революцией.Улицы европейских столиц, жужжащие революцией, пицца под острой специей, фунтпротухших яиц. Далее – соображаете, ребята? – каждому по бутылке, побутылке шампанского, «Мумм», каждому по затылку резиновой пулей «дум-дум».Перед нами резиновые революции, шоу ночных столиц, сгустки ночной поллюции, ревэлектронных ослиц. Теперь возвращаемся в светлый греческий мир, окруженныйполным отсутствием цивилизации, то есть мраком. Там тоже было все не очень-топросто. Тантал оскорблял богов и был за это наказан тем, что мы сейчас можемназвать суходрочкой. Деметра же, скорбя по Персе-фоне, съела плечо Пелопса, иничего. Дочь Тантала, Ниоба, тоже проявила гордыню (прав был Тараканище –«яблоко от яблони недалеко падает»), а за это Аполлон и Артемида побилистрелами ее детей. Значит, товарищи смело отбросили принципы бескрылогоабстрактного гуманизма, а к формуле «сын за отца не ответчик» в данной ситуациисмело подошли как к тактической.

Как видите, чуваки, раздражение против Олимпа накопилось нев один день, и это вы должны знать, когда будете играть тему Неизвестного Бога.

…Вид одинокого среди болот молчаливого бога способенвзволновать любого смертного, пусть даже и высиженного матушкой Герой из капелькрови Урана. Иным из гигантов уже казалось, что их дикая нелепая жизнь теперьоправдана, когда они увидели одного из олимпийского сонма.

Для чего мы были рождены? Бунт и гибель в нем – смысл нашейболотной жизни. Что же мы не бунтуем дальше? Что же мы дрожим от благоговенияпри виде первого же бога, бога-разведчика? Да бунтуем ли мы вообще?

…Ультрасовременная карета реанимации, пульсируя задними иверхними огнями, приближалась к крыльцу института. Из нее выпрыгнул нектонеразличимый в темноте, взбежал по лестнице, крикнул деловито, но с некоторымпривкусом истерии:

– Немедленно звоните Зильберанскому! Просите приехать!Я прошу!

Исчез.

Фургончик демонстрировал свои спасательные способности –жужжал, фурыкал, раскрывался… от него отделялась клетка-каталка с лежащим наней грузным телом.

Потом фургон отъехал, медики куда-то скрылись, и Самсик нанесколько секунд остался наедине с грузным телом.

Он понял в полной тишине, что эта аудиенция вышла из-подвласти секунд. Грузное тело на каталке лежало неподвижно, словно каменная бабаиз скифских курганов. Бог-кузнец Гефест тихо спустился по ступеням и поднялфонарь. Тусклый огонь высветил из мрака жлобское волевое лицо с преувеличенныминадбровными дугами и верхней губой, с недотянутыми лбом и носиком. Лицо это,быть может карикатурное в жизни, в смерти носило черты туповатого величиясвойственного сторожам подземных арсеналов.

а также тети Вари, вернее, после перевода их в категориювечной ссылки странное семейство в Третьем Сангородке возликовало. Матерымтроцкисткам разрешалось передвижение лишь в радиусе семи километров от ихдуховного центра, «Дома Васькова», но ведь и в этом радиусе сколько можно былонайти возможностей для «нормальной человеческой жизни»! Можно ходить в магазиныи делать в них покупки, в аптеках заказывать лекарства, шить одежду у портных,слушать радио и получать от этого всего огромнейшее удовольствие.

Однажды, в погожий день, Толя с мамой отправились вфотографию, чтобы сделать себе на память снимок. В салоне они увидели капитанаЧепцова. Он позировал фотографу, сидя прямо и руки держа на коленях, фараонскаяпоза.

В другой раз Толя столкнулся с Чепцовым лицом к лицу вгородской библиотеке. Капитан набирал себе для чтения литературу, главнымобразом классику – Тургенев, Некрасов, Горький…

В третий раз, летом в бухте Талая Толя с мамой и тетей Варейгуляли в зарослях стланика и вдруг вышли на лужайку, где капитан Чепцов вшелковой майке играл с дамами в волейбол.

Словом, в этом малом радиусе (+7) встречи с капитаномЧепцовым происходили довольно часто, и всякий раз капитан не удостаивал ниТолю, ни маму даже взглядом. А может быть, он их просто не замечал? Может быть,он просто позабыл?

Все-таки не забыл. Толя понял это на первомайскойдемонстрации 1950 года. Толя вместе с двумя друзьями-баскетболистами волоклиогромный портрет Знаменосца Мира. Толя тащил левой рукой за правую палку итаким образом оказался вроде бы правофланговым перед трибуной, на которойстояли магаданские вожди, золотопогонная сволочь.

Под трибуной находилась целая толпа офицеров помельче, и изнее, конечно, на Толино счастье, огромнейшей ватной грудью выпирал капитанЧепцов. Тогда они встретились взглядами, и Чепцов показал, что узнал.

Конечно, он всегда узнавал его, но не считал за человека.Сейчас он переводил взгляд со Знаменосца на Толино мрачное лицо и улыбалсясвоей мясной глумливой улыбкой.

Фон Штейнбок тогда почти выдержал этот взгляд, почти. Доконца его выдержать нельзя – надо было бы броситься, выломать палку изЗнаменосца и молотить, молотить по этому взгляду, по улыбке за все: за сопли ирыдания, за то, как подал маме пальто, за избиение Ринго Кида, за «пендель» фонШтейнбоку под задницу, и за фотографию, и за библиотеку, и за волейбол, и вотза эту первомайскую демонстрацию.

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолетьпространство и простор, нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердцапламенный мотор!» Кто мог тогда с магаданского плаца заглянуть в будущее иувидеть: мрак во дворе госпиталя святого Николая, фонарь Гефеста надокаменевшим уже Чепцовым? Всем нам кажется, что жизнь лишь череда мгновений, имы не думаем о промысле богов.

…Вдруг вспыхнул яркий свет, прибежали санитары, укатиликаталку, а с улицы во двор больницы ворвалась Самси-ковая рвань, хипня,«Гиганты», молодое поколение.

– Самс! – завопил бегущий впереди в разлетающихсякосмах, в клубящихся парчовых клешах двадцатилетний «темповый» Маккар. –Не по делу выступаешь, дадди!

– Не по делу, не клево, не кайфово! – закричалипацаны, а девятнадцатилетний «ударный» Деготь-бой даже бесцеремонно тряхнуллидера. – Кадры к холодильнику съезжаются, мамочка! Уже звонили изамериканского посольства! Потом копыта отбросишь, маза Самс! Сильвер-анкл хэзэн-кшез, понял? Икру мечет! Аппаратуру без тебя не ставим, дадди!