Потом Пети мне рассказал, что к нему домой в Швейцарию приезжал человек, который спонсировал карьеру Насти, предлагал ему очень большие деньги. «Мне никогда такие деньги не платили ни в Голливуде, ни в одном европейском театре», – признался Ролан. «И что?» – поинтересовался я. Он сказал: «Я отказался».

Спонсор, который купил для Насти всех и все, что продавалось, а, как оказалось, продавалось многое, хотел, чтобы Пети поставил для нее балет в Большом театре, с которым она бы победно объездила весь мир. Продумали даже премьеру в Париже, которая должна была состояться в Théâtre des Champs-Élysés. «Я отказался, – повторил Пети, – она красивая женщина, я с ней провел репетицию. Мне стали предлагать большие деньги и за репетицию, я сказал, нет, спасибо, мне это не надо. Сказал, что эстетически она не моя балерина. Я не смогу сделать хорошую работу, если она не моя балерина!»

Известие, что Юг Галь лично пригласил меня танцевать в Парижскую оперу, сразило, как удар молнии главу нашей балетной труппы, и не его одного. У Акимова были свои звезды и свои планы. О нем Семёнова как-то сказала: «Человек, который никогда не был на троне на сцене, всегда будет завидовать тем, кто на этом троне был».

Не успели, как говорится, отгреметь аплодисменты в честь «Пиковой дамы», как до моего сведения довели, что в Парижскую оперу я не еду, поскольку в Большом театре ставится «Тщетная предосторожность» Ф. Аштона. Я выслушал это сообщение молча. Ко мне подошел Александр Грант, который переносил этот спектакль, и сказал, что очень хочет, чтобы я в нем танцевал.

Для меня «Тщетная предосторожность», которую поставил Аштон, – лучшая версия этого балета. Однако еще со школы помню, как Пестов говорил: «Ну, какой из Коли крестьянин?» Я честно сказал Гранту: «Я обожаю этот балет, но хотел бы в нем танцевать только вдову Симон». «Но вы идеальный классический танцовщик! Какая вдова Симон?!» – воскликнул Грант, ошалевший от такой идеи. Но с моей стороны это была чистейшая правда. Как правда и то, что, увидев составы исполнителей, выписанные на роль Колена, я понял, что не видать мне премьерного спектакля как своих ушей.

Я опять пошел на прием к Иксанову, сказал, что, если меня не отпускают в Париж, я увольняюсь. Это не блеф, у меня в руках было заявление об уходе. Я сказал, что без работы не останусь, страха у меня нет и что возможности сотрудничества с Парижской оперой больше не упущу. При нашей личной встрече Галь сказал, что он четырежды присылал приглашение «для Цискаридзе» в ГАБТ. Иксанов кивнул головой: «Конечно, поезжайте». Но при этом взял с меня клятвенное обещание, что, как только я приеду из Парижа, тут же станцую «Тщетную».

Как человек слова, вернувшись в Москву после «Баядерки» в Парижской опере, я стал готовить этот спектакль, мне даже сшили костюмы. За время моего отсутствия у нас снова сменилось руководство. Заведующим балетной труппой ГАБТа стал В. В. Анисимов, как и я, ученик П. А. Пестова. Мы с Валерой встречались практически каждый год в тесной компании на дне рождения у Петра Антоновича. Я пошел к нему узнать, когда танцую «Тщетную предосторожность». И совершенно неожиданно услышал: «Сначала МЫ вас должны ПРОСМОТРЕТЬ!» – «Кто мы?» – опешил я. «Я и Борис Борисович Акимов», – ответил Анисимов официальным тоном. «Этого не будет, – сказал я, мгновенно поняв ситуацию: меня никто никогда не просматривал, даже Григорович и Пети». «Тогда вы не будете танцевать этот спектакль!» – важно заявил тот. Я развернулся и ни слова не говоря вышел из кабинета.

«Тщетную предосторожность» в ГАБТе я так и не станцевал. С того момента я больше никогда не встречался с Анисимовым у Пестова. Приходил к Петру Антоновичу один и торопился уйти, понимая, что скоро могут прийти другие гости.

А тут вот еще какая ситуация сложилась. В 2000-м художественным руководителем ГАБТа стал Г. Н. Рождественский, директором театра должны были назначить А. С. Ворошило. Но подсуетившийся новый министр культуры Швыдкой поставил на этот пост свою «фигуру» – Иксанова. Их «дуэт» сделал все, чтобы Рождественский бросил на стол заявление об уходе. В ту же секунду заявление об уходе подал и Ворошило. Двух выдающихся людей – гордость Большого театра – не только не попросили подумать и остаться, напротив, им моментально подписали бумаги на увольнение.

Ровно через сутки в ГАБТе особым указом были навсегда упразднены должности художественного руководителя театра и исполнительного директора. И получилось, что в отсутствие Рождественского Акимов вдруг стал богом и царем. И потому, чтобы решать свои вопросы, многие шли напрямую к Иксанову как к генеральному директору. Я тоже так поступил.

Но что было самое неловкое в этой ситуации: я уже вовсю репетировал в Парижской опере «Баядерку», когда туда пришло письмо за подписью Б. Б. Акимова. В нем сообщалось, что «Цискаридзе очень занят и не может приехать», и предлагался более достойный артист в лице любимейшего ученика Бориса Борисовича. Юг Галь, как воспитанный человек, ответил: «Спасибо, с пониманием относимся к вашему предложению, но мы приглашаем именно Цискаридзе». Из-за этого письма в дурацком положении оказался не Акимов, он был для Опера́ Гарнье очередным клерком, а Большой театр. Мне было крайне неловко, стыдно за театр, который я очень любил.

Пройдет время, Акимова снимут с руководящего поста, и его любимый ученик сразу уйдет от своего педагога. Тот с невероятным трудом перенесет этот удар… И еще штрих к портрету – празднуя свой юбилей, Борис Борисович, не стесняясь, собственноручно, принес мне на него билет! Надо ли объяснять те чувства, которые я при этом испытывал. Моей ноги там не было…

Видя, с какими сложностями меня отпускают из ГАБТа, понимая, что я стеснен в средствах, директор Парижской оперы сделал удивительную вещь. По контракту мне полагались суточные, из которых я должен был сам оплачивать жилье и питание. Галь изменил этот пункт: сославшись на то, что Парижская опера очень заинтересована в моем выступлении, они оплатили мне жилье. На выданные суточные, очень достойные деньги, я мог абсолютно спокойно жить, не отказывая себе в нормальной еде и хороших ресторанах.

Мой контракт, от приезда до житейских мелочей, курировали несколько человек во главе с Мишель Дельгют. В аэропорту de Paris-Charles-de-Gaulle я сел в такси. Въехав в город, машина завиляла по каким-то маленьким улочкам. Адрес – rue de Richelieu, 2, указанный в бумаге, мне, естественно, ничего не говорил. Я был в Париже только три с половиной дня в 1997 году. Наконец остановились у какого-то дома. Зашел, оказалось, не отель, а апартаменты: гостиная, которая легко превращалась в спальню, и кухня. Вечерело, взглянув в окно, я подумал: боже, какое знакомое здание рядом, а