– Еще как сравнивает, – ответил Джейми и прочитал стихотворение на английском:

– Тверд, говоришь? – захихикала я. – Ну еще бы, после сотни завоеваний. А что он имеет в виду под «надежным»?

– Не знаю. Видел его пару раз, когда он отливал у обочины, – вроде ничего выдающегося.

– Ты знаком с ним? – Я перевернулась и подперла голову рукой.

– Конечно. Да и ты тоже, просто, наверное, не увидела в нем поэта – в те дни с гэльским у тебя было плоховато.

Я и до сих пор не очень хорошо владела этим языком, хотя теперь в окружении говорящих на нем людей надеялась его подтянуть.

– И где же это было? Во время восстания?

Он учил гэльскому Красавчика Чарли.

– Да. Макдональд сочинил немало стихов и песен о побеге Стюарта.

Кажется, теперь я вспомнила, как длинноволосый и чисто выбритый мужчина средних лет с заметной ямочкой на подбородке поет у костра. И как ему удавалось так аккуратно бриться с помощью опасной бритвы?

– Хм-м. – У меня смешанные чувства по поводу людей вроде Александра. С одной стороны, если бы они не подливали масла в огонь и чересчур не романтизировали войну, мятеж якобитов выдохся бы еще до сражения при Каллодене. С другой стороны… мы помним павших на поле битвы именно благодаря поэтам.

Я не успела должным образом поразмышлять на эту тему, так как Джейми отвлек меня ленивым поглаживанием своего пениса.

– Меня научили писать правой рукой, – заметил он, – но совращаю я себя левой – хоть тут не стали переучивать.

– Почему ты так это называешь – «совращать себя»? – засмеялась я.

– Мне кажется, «мастурбировать» звучит куда более грешно. А если ты совращаешь себя, то вроде как хорошо проводишь время.

– «Надежен, терпелив и прочен», – процитировала я, касаясь рукой того, о чем шла речь в стихотворении.

– Каким бы полным жизни и сильным ни был мой, саксоночка, третий раз за ночь он не встанет. Возраст уже не тот. – Убрав мою руку, Джейми перекатился на бок и обнял меня сзади, а уже через минуту крепко спал.

Когда я проснулась утром, его рядом не было.

Черт, я так и знала. Проснувшись от трели птиц рядом с холодным одеялом, я сразу поняла. Джейми часто просыпался до рассвета и уходил на охоту, рыбалку или просто в дорогу, но всегда что-нибудь говорил или целовал меня на прощание. Мы прожили достаточно, чтобы знать, каким непредсказуемым может быть каждый новый день и как быстро люди расстаются навсегда. Мы не обсуждали это, не считали традицией и все-таки перед уходом обязательно выражали друг другу свою нежность.

И вот он скрылся в темноте, не сказав ни слова.

– Негодяй! – крикнула я, от досады стукнув кулаком по земле. Я спускалась с холма, держа под мышкой свернутые одеяла.

Дженни, ну конечно. Он решил поговорить с Дженни. И как я не догадалась?

Джейми пообещал не доставать меня вопросами, но насчет других людей ничего не сказал. Хотя наши с Дженни отношения построены на любви, я и не сомневалась, что брат для нее важнее. Просто так мой секрет она бы не выдала, а вот если Джейми спросит напрямую, она все ему выложит.

Солнце медовым теплом окутывало утро, но до моих промерзших костей оно не доходило.

Он узнал. И теперь выйдет на охоту.

***

Я проверила за дверью, хотя и так знала, что ружья Джейми там не окажется.

– Он пришел совсем рано, – сообщила Эми Хиггинс, накладывая мне кашу. – Мы все еще спали, а когда Джейми крикнул, Бобби открыл ему. Я предложила поесть, но он сказал, что не голоден, и убежал. Сказал, на охоту.

– Понятно. – Несмотря на мои подозрения (или даже уверенность в том, что он задумал), я с удовольствием взяла в руки теплую миску с соблазнительно пахнущей кашей. Эми подала мед и немного сливок, оставшихся после взбивания масла, – из уважения к развращенным английским вкусам Бобби. Сама она по-шотландски скромно приправила кашу одной лишь солью.

Еда меня немного успокоила. Да и что я вообще могла сделать? Я не знала, как зовут толстого урода и где он живет. А вот Джейми, возможно, знает. Сразу после беседы с Джейми он вполне мог отправить кого-нибудь в факторию Бердсли с вопросом о тучном мужчине с красной родинкой на лице. Даже если он пока не добыл информацию, мне его все равно не нагнать – и уж тем более не остановить.

«Горец не может жить на одной земле с тем, кто изнасиловал его жену», – сказала мне тогда Дженни. Видимо, предупреждала.

– Кушать! – вдруг произнес малютка Роб. Он обеими руками схватил меня за юбку и улыбнулся, демонстрируя все свои четыре зуба.

– Привет, малыш, – ответила ему я вопреки беспокойству. – Хочешь кушать? – Я протянула Робу ложку с медовой кашей, и он набросился на нее с видом голодной пираньи. Остаток завтрака мы съели напополам в тишине (мальчик не особо болтлив), и я решила, что сегодня поработаю в саду. Далеко в поле идти не хотелось, ведь роды у Рэйчел могли начаться в любой момент, зато небольшой отдых в умиротворяющей компании овощей должен меня успокоить.

«К тому же дома сидеть неохота», – мысленно добавила я, глядя, как Роб, облизав тарелку, отдал ее мне и подбежал к очагу, куда и пописал, задрав сорочку.

***

Рядом со строящимся домом разобьем новый огород. Его уже отмерили, землю вскопали, установили столбики для высокой ограды. Только нет смысла каждый день ходить так далеко, чтобы ухаживать за садом, если жить еще негде. Пока я ухаживала за участком Эми и то и дело засовывала семена и ростки меж рядами капусты и репы, однако сегодня намеревалась посетить Старый сад.

Так его называли жители Риджа, и никто из них, в отличие от меня, туда не ходил. Для меня же он был Садом Мальвы.

Сад располагался на небольшом пригорке. Я прошла по опустевшему месту, на котором прежде стоял Большой дом – и прошла вполне спокойно. «Есть и другие поводы для волнения», – усмехнулась я.

«Ты сходишь с ума, Бичем», – пробормотала я вслух, и от этого стало легче.

«Олений забор» обветшал и в некоторых местах провалился, а животные, от которых он защищал территорию, восприняли это как приглашение. Растения они затоптали и частично съели, и если салат-латук и редиска еще успели оставить семена, то большая часть растущих культур была сжевана до основания. Однако некоторые выжили: в одном углу цвел колючий шиповник, по земле стелились огуречные стебли, ползучие лианы тыкв и вовсе оплели сломанную часть ограды, с которой теперь свисали зреющие плоды.