Еще пять лет таких занятий, и с ней можно будет говорить почти обо всем. Но когда думал об этом, осекался и отворачивался. Нет у них пяти лет. Даже пары лет, наверное, нет.

Когда Екатерина отправлялась собирать апельсины, Вильгельм шел следом. В кармашке его одежд всегда лежал листочек и кусочек угля. Когда жена ставила корзинку на землю, всю истрескавшуюся от жара палящего Солнца, Вильгельм писал ее. С таким упоением, что иногда забывался и рисовал, когда Екатерина уже уходила в их дом. Но в те моменты, когда сохранял самообладание, Вильгельм выкрадывал у жены корзинку и бегал от нее, прячась в зелени деревьев. Она бегала за ним и смеялась, а Эльгендорф, часто специально, спотыкался и падал. А потом они лежали на горячей земле и целовались, пока никто не видел. Вильгельм знал – Кате так хочется.

Вильгельм радовался, когда жена забывала о своем воспитании и превращалась в молодую и беззаботную девушку. Но стоило к ним домой прийти незнакомцу, Катя превращалась в аристократку. И носик ее поднимался так высоко, что Вильгельм мог чмокнуть ее, почти не наклоняясь.

Как-то утром, сидя на террасе их домика не берегу моря, Катя, загоревшая и цветущая, спросила:

– Вильгельм, милый, скажи, не кажется ли тебе, что вокруг нас цветут розы? С момента нашей свадьбы мне кажется, что их аромат не покидает нас.

Эльгендорф улыбнулся.

– Не знаю, Катенька. Может быть, мы родились под таким созвездием. А, впрочем, какая разница. Мы же счастливы. А аромат роз мне всегда нравился.

Часто они уезжали в городок, находившийся поблизости, и гуляли. Новая фамилия Вильгельма, одна к тысяче других, скрывала их от знати. Вечерами они гуляли по берегу моря. Теплая вода хватала их ноги, играючи утягивала к себе, но они смеялись. Звезды отражались в спокойной глади воды, Луна подмигивала.

Так текло время. Быстро, стремительно для супругов, но медленно, невозможно медленно для остальных.

Глава тридцать пятая

– Сколько можно? Это уже не смешно! Сколько уже прошло? Три месяца? Пять? Год? Я уже потерял счет этой дурости! – восклицал пьяный Годрик. Глаза оставались ясными.

– Я знаю, Годрик.

– Стоило ему найти людскую самку посимпатичнее, так у него отказал мозг! Как, как такое вообще возможно, Ванрав? Скажи мне, скажи! Не можешь? А кто может вообще? Моя Академия, моя великая Академия, неужели он думает, что и в самом деле может что-то чувствовать к ней? – продолжал Годрик, а щеки его становились пунцовыми, волосы растрепались.

– Не думаю, что он так считает. Он же не идиот.

– А я уже не слишком уверен!

Ванрав попытался было сказать ему, что похож Годрик был на мокрого воробья, но не решился. Они давно перестали шутить в компании друг друга.

– Хватит истерить, думать мешаешь, – прошипел Ванрав и снова уткнулся в записи на листочках, разбросанных по столу. За год он осунулся, волосы его стали жидкими, а усы висели двумя грустными ниточками по обе стороны рта. Годрик же совершенно не изменился. Разве что набрал пару килограммов и загорел, пока путешествовал по югу.

– Хватит истерить, Годрик! – передразнил его Годрик, а Ванрав от раздражения зарычал. – Ты сам верещал о важности плана, а сейчас не хочешь сделать абсолютно ничего, чтобы избавить Вильгельма от чар этой ведьмы!

Ванрав устало вздохнул и потер виски загрубевшими от постоянной писанины пальцами. Темная и тесная квартирка, принадлежавшая ему, воняла. Надо бы позвать служанку, чтобы вытерла засохшее пятно вытекшей из кастрюли настойки, которую он варил по просьбе Годрика, но уснул и увидел, как текшая на паркет струйка горячей вязкой жидкости норовила продырявить пол к соседям. Потолки квартиры низкие, пауки оплели люстры, окна, уже трухлявые, скрипели на ветру. Квартира, казалось, говорила с хозяином, просила оставить ее в покое, но Ванраву все равно. Он даже себя не мог оставить в покое.

– С чего ты вдруг начал верить в ведьм? Времена эти прошли.

– С того, что эта дрянь ведьма! Околдовала нашего дуралея, а он и рад!

– А мне кажется, ты просто ревнуешь, – бросил Ванрав и сдвинул одну кипу листов на край стола, а вторую придвинул. – Не может он к ней ничего чувствовать, не может. Он сам это знает.

– А что тогда он торчит с ней тогда там?

– Поезжай и спроси сам, что мне на мозг капаешь?

– Поезжай и спроси! Ага, как же. Будто он позволит к ним приблизиться, – Годрик хмыкнул, отвернулся к распахнутому окну, за которым сияла Луна. Петербург в этой неблагополучной части был не слишком приветлив даже к тем, кто приложил руку к созданию земли, на которой стоял каждый дом и каждая лавка.

– Вильгельму надо напомнить об его обязанностях, – высказался Ванрав, черканув что-то в одном из листов. – Он по-хорошему не понимает. Видит проблему тогда, когда мир уже полыхает.

– И ты хочешь подбросить первую спичку? – хмыкнул Годрик.

– Не я и не ты. Нам нельзя подставляться. – Ванрав почесал затылок.

– Сколько времени прошло в настоящем? – Годрик прислонился к стене и вздрогнул. Ледяная.

– Месяц, может, чуть больше.

– Месяц, может, чуть больше, – прошептал Годрик и вздохнул. – Не так-то много, но что потом? Он ведь к ней как к коту своему привяжется, которого притащил даже туда с собой. Ему ведь жалко будет со зверюшкой расставаться.

– Ты сейчас о коте? – спросил было Варнав, но тут Связистор затрещал. – Мы кого-то ждем?

– Я жду, – сказал Годрик и улыбнулся. В полумраке его улыбка показалась Ванраву ослепительной.

В темноте соседней комнаты появился третий, уставший и замотанный в простыню. Он шел ровно, не опираясь на клюку, но что-то будто останавливало его, не давало подойти слишком близко к говорящим.

– Норрис, хочешь к Вильгельму? – спросил Годрик и сделал шаг вперед. Норрис распахнул мутные глаза, но ничего не сказал. Пот выступил на его лбу, изрезанном морщинами. – Хочешь увидеть друга снова?

– Вы не просто так предлагаете, как я понимаю? – прошептал Норрис, а голос его был подобен уже иссохшему лесному ручью. Казалось, жизнь в нем еще теплится, но снежинки не таят на его лице, а тело не чувствует ни холода, ни тепла.

– А что бывает просто так? – прошептал Годрик. Он еще раз оглядел Норриса с ног до головы и отвернулся. Мелкая дрожь пробежала по его телу. Годрик вновь вспомнил их последнюю встречу, увидел глаза Вильгельма, и горечь поднялась по горлу. Он ведь мог сказать тогда, и всего можно было бы избежать, но испугался.

– Целью нашего визита никогда не была свадьба Вильгельма. Мы спасаем его Планету, – проговорил