Никита Фомич, положив крамольную бумагу на стол, оглядел онемевшую толпу. Ни шороха, ни звука – окаянная тишина! Никита Фомич, конечно, знал, что жалоба – бесподобная кляуза – сжечь да плюнуть, однако отвечать надо, доказывая её сущий бред. И право вынести приговор представил людям.

Роман Иваныч вынул из сумки рог и положил на стол. Прибрал с поля ярого сражения, будто кто сметливый подсказал хранить на случай, если станут досаждать укорами за недосмотр. Тогда пастух, показав обломок, хотя бы объяснит, что ничего столь вредного уж и нету, ибо бычья утрата день-деньской ходит рядом с хозяином. Роман Иваныч, тревожась, даже размышлял о том, нельзя ли злосчастный рог прикрепить к торчащему пеньком корню, о чём спрашивал ветеринара Герасима, но Герасим, хотя и был под хмельком, ответил твёрдо: ни в старинных, ни в новых книгах по этому делу указаний не видел…

Объясняет пастух, как случилось, что быки по своей природной воле вызвали небывалый переполох, что Гарма Балдаев, увлёкшись забавой, нарушил уговор не подходить в этот день со стадом близко к Еловой пади; что сам Роман, понадеявшись на собрата, тоже оплошал; и что, если люди его винят вплоть до объявления врагом народа, он готов уйти в отставку.

И, о боже, какой грозный поднялся тут шум, слившийся в один устрашающий голос. Люди в пылу жажды правды грозили жестокой расправой неизвестному им «очевидцу» и сокрушались, не видя его рядом. И какая радость – не нашлось глупца подлить в распылавшийся огонь масла!

Из толпы вырвался зычный голос:

– Земляки, простим тем, кто, живя правдой, ошибается… – говорил Остап Кацуба. – Не треба на виселицу тех, кто, творя доброе, оплошал. Можа, и те, кто нашёл врагов народа, тож заблуждаются, яко слепые котята… Гражданская война закончилась. И надобно россам жить в мире… Врагов народа, зрю сердцем, зробили ево враги, ибо сам народ быть врагом себе не рождён… Спасибо, що слухали.

– Браво, Остап! Браво!.. – понеслась со всех сторон гулкая здравица.

Санька стоял, прислушиваясь к ликующим голосам и думая о том, что его ждут дома мать с отцом, братишки Лёха с Николкой, сестрёнки Таня и Маша; что сегодня узнал много нового, чего не увидят его сверстники.

В сумерках, у черёмухового куста

Звонкое протяжное «ку-ку, ку-ку» Санька услышал, когда вошёл в переулок, взявший своё начало почти от самого крутосклонного ангарского берега и протянувшийся сажень на двадцать возле осевшего от старости плетня до хохлатого черёмухового куста. Откуда прилетела безгнездица? В экою-то пору! Вечером да ещё в деревне быть кукушке – неслыханное диво! Слышат её призывный голос чаще в начале лета.

Санька, чуть вздрогнув, остановился и поглядел вокруг – никакой птицы ни на плетне, ни на соломенной Мавриной хате. Уж не Мавра ли (поди, говорят не зря!) пугает своими причудами?

«Да що ж ты, милый, придумав? – будто слышит в ответ Санька. – Я ж тоби, яко мать родненькая»…

Загадочное кукуканье повторилось и, насторожившись, Санька уловил, что идёт оно от черёмухового куста. Подошёл и видит: на толстой сучковине сидит в белом платье девчонка. Дашутка? Она! Распустила, как русалка, длинные русые волосы. Утром носилась по луговине, размахивая косами с алыми лентами. Зачем распустила сейчас? Рада подичиться!

– Ты што это по кустам вздумала лазить? Не маленькая! – с видом строгого пастушка сказал Санька.

– Испугался?

– Чего пугаться-то? Не в тайге дремучей…

– А я подумала, што, как услышишь «ку-ку», побежишь к бабе Мавре спасаться.

– Нашла труса! Не зайчонок… Я в грозу ничё не боялся. Над головой – молнии, гром, а мне смотреть на всё любо. Ты-то в грозу, наверно, пряталась под одеялом, а я вот так… Слезай! Раз встретились, скоро стемнеет, никто не увидит – поговорим. А то, может, больше не удастся – скоро пойду домой. Противиться Даша не стала, Саня подал руку, и она увёртливой козочкой спрыгнула на землю. В радостном испуге дрогнуло Санькино сердце – никогда ещё не стояла с ним рядом, держась за руку, ни одна девчонка. Подбегали в играх, не дотрагиваясь, и у него не возникало желания быть поближе – што же случилось сейчас? Хочется понять, но мысль такая радостная и светлая, едва родившись, улетела куда-то в бездонную даль и возвращается оттуда похожим на Дашин голос весёлым эхом. И опалило оно ребяческую душу несказанно ласковым и живительным чувством…

– Чё задумался, пастушок? – спросила Даша. – Пришёл такой смелый и вдруг загрустил.

– Да так… просто.

– Хочешь, я стихи прочитаю. Про тебя сочинила.

– Ого! Вот новость… стихотворка явилась! Стихи пишут Кольцовы, Никитины, ну и Пушкины…

– Не веришь?.. Послушай:

Саня-Саня, пастушок,

Не гуди рано в рожок.

Просыпаться не хочу.

Не тревожь меня – прошу…

Помолчала и, глядя на Саньку, добавила:

– Приходи хлебать лапшу… – Сказала и тихонько, словно смешок таится глубоко, рассмеялась: – Про лапшу, знаю, скажешь: глупо! Но зато правда… Я лгать не умею.

«В её распахнутой душе, – подумал Санька, – поселилась какая-то вечная загадка – её не скоро откроешь, может понадобиться вся жизнь, и всю жизнь она будет пленять своим таинством…»

И верно, Даша, ничуть не стесняясь, стала рассказывать, и, казалось, откровениям конца не будет, обо всём, что накопила… Ну, разве это не диво, что читать и писать научилась задолго до школы. Мать страшно удивилась, когда четырёхлетняя дочь после игры в прятки с соседскими ребятишками прибежала домой с книгой сказок. «Откуда?» – «Из библиотеки…» – «Раноставная, будто родилась в руках с книжкой…»

Боже, храни! Всё-то ей интересно, всё узнать хочет. Зачем ей Подкаменское? Ну, пусть там живёт Санька… Она не была и, может, не побывает, а всё одно спрашивает, какие там дома, деревянные или слепленные, как у бабы Мавры, из глины? Далеко ли от Подкаменского большой город Иркутск, где, слышала, совсем недавно построили на Ангаре красивый мост… Что знает Санька (он-то должен знать, потому что живёт поближе) о сказочном Байкале… Удивила молвой о чудо-мельнице, построенной на протоке меж двух ангарских островов. Говорят о ней, удивляясь и восхищаясь… – побывать бы!.. А знает ли Санька старинные песни, какие поют сегодня взрослые и то редко, только по большим праздникам? Дашуня знает – не отказывайся, послушай. Тебе понравится…

Сонце низенько, вечор близенько,

Cпешу до тебе, лечу до тебе,

Моё серденько!..

Ой, як я прийду, тебе не застану, —

Згорну рученьки,

Згорну бэленьки —

Та й нежив я стану…