на радость хозяюшкам прибавят вкусного молочка. Но раз дядя Роман подпускать стадо к красивому полю не велит, значит, оно какое-то особенное. Допытываться сразу не стал, а после скоро и забыл – ну, видел поле с пышным травостоем, и что особенного? – пусть все видят да любуются…

А на стойбище удивила змея. Санька, с полчаса полежав в балагане, ушёл на берег порыбачить. Ельцы на свежих кузнечиков брались хватко. Не заметив, сколь прошло времени, выбросил десятка полтора и пошёл к костру жарить. Взглянул на балаган, а с перекладины, подняв точёную голову, уставилась змея. Обомлел Санька, стоит недвижимо, не зная, что делать. Потом замахал руками, дескать, уползай, заблудилась што ли, никто тебя, кусачую, сюда не просил. А змеюга, слушая, уходить не торопится и, кажется, будто даже смеётся, ожидая от Саньки подарок. Дождёшься – возьмёт хворостину да пришибёт! Ага, нашёл простушку! Пока пастушок подглядел потяжелее хворостину, змея скрылась, словно тут же, возле балагана, провалилась сквозь землю.

Пришёл дядя Роман – отлучился добыть в ближнем прибрежном леске берёзовый корешок, чтобы смастерить новую трубку. Сообщение о появлении опасной гостьи не удивило.

– Показывалась мне эта хитрунья, раза два, вот, как ты, видел, – сказал дядя Роман, выбирая из-под пепла живой уголёк, чтобы разжечь трубку. – Посмотрит да и уползает в свою обитель… Наверно, это хитроглазый уж, а не ядовитый змей. Уж, говорят, даже припадает к коровьему вымени добыть молочка.

– У, какой хитрец! То он и быстро скрывается, штоб не убили, – сгоняя остатки страха, сказал Санька и принялся зажаривать на ожившем костре ельцов.

Водимый дядей Романом, к исходу четвёртой недели Санька обошёл подворий пятнадцать. Интересно было впервые посмотреть на дома, хозяйственные постройки, послушать речи хозяев.

Дома, большей частью из выстоявшегося сосняка, особо не отличались друг от друга изящной отделкой. Зато село обрело славу хлебного края. Шли и идут сюда люди за милостыней и с желанием поселиться на жительство. И что ни подворье, то и прозвище – без него хозяин вроде не хозяин, подворье не подворье. Прозвище, как богатое состояние, затмевая иной раз природное имя, передаётся по наследству… Вот вам Мутины – Безруковские – пошло от того, что хозяину оторвало руку молотилкой; Сарган – Турусановские – потому что хозяева большие мастера на досужие разговоры, турусы разводят… И так – всем сёстрам по серёжкам…

Сегодня пастухам предстояло идти на ночлег к председателю колхоза Никите Фомичу Петрику. Встречу в его доме Санька, стыдясь показаться в полинявшей добела ситцевой рубашке и обшарпанных ботинках, ожидал с беспокойством. Приходила даже мысль о том, что лучше ему не ходить, пусть явится дядя Роман один, а Санька побудет у дальней материной родственницы Насти Серёдкиной. Но дядя Роман сказал, что обходить неудобно – хозяева настроились пастухов принимать и могут обидеться, если обойдут стороной.

Солнце только что спряталось за Красную гору, когда они подошли к председательской усадьбе. Дядя Роман присел на крашеную лавочку возле тоже покрашенной тесовой калитки, а Санька, отступив на два-три шага, стал рассматривать дом. Конечно, председателю молодого, но уже овеянного славой колхоза, негоже было бы ютиться в хохлацкой мазанке. Сам строил или поселился в кулацкий готовый? Как бы то ни было – дом всё одно красовался нарядом, как бравый жених перед свадьбой… Вышла молодая красивая женщина в нарядном сарафане и, назвав себя Марьей Дмитриевной, попросила пастухов подождать хозяина в доме.

– Спасибо, хозяюшка. Побудем здеся, – польщённый вниманием, ответил Роман Иваныч и закурил трубку.

Никита Фомич и незнакомый Роману представительный мужчина лет тридцати в льняном пиджаке с наружными карманами и светлых брюках подъехали на карем жеребчике, запряжённом в ладно сработанный тарантас на мягком ходу. Летний загар и густые чёрные брови придавали лицу незнакомца иконообразный вид. Кучер, седобородый в триковом армячке старичок, весело подмигнув Роману Иванычу, отправился восвояси – кучерское дело такое, вовремя подать снаряженную подводу да чтоб в пути она была надёжной.

– Ну-с, друзья, прошу, – открыв калитку, сказал Никита Фомич. – Не стесняйтесь. Роман-то Иваныч бывал. А малый?.. Познакомимся. Правда, на сходе уже виделись. И зовут, слышал, Саней, но это мимоходом. Сёдни сойдёмся поближе. Так, пастушок?

– Ага, – робко ответил Санька.

– Этому рад будет и наш почтенный гость. Зовут его Пётр Лазаревич Гончаров… Имя звучное.

Вот он какой «П.Л. Гончаров», имя которого прочитал Санька на щитке возле опытного поля! Учёный! Хотел увидеть? Так посмотри! Загорелась жадная к новизне мальчишечья душа – разве когда в Подкаменском встретился бы с учёным – человеком-волшебником?

Гостей ожидал накрытый разными блюдами стол на просторной веранде. За едой Никита Фомич и почтенный гость время от времени заводили разговор об опытном поле. Председатель бывал там часто, последний раз – позавчера, и свои впечатления выдавал кратко и образно, что де люцерна выглядит отменно, испытание выдержит на отлично и непременно будет признана за сорт, в Приангарье ещё невиданный. Учёный при этих словах сдержанно улыбался и благодарил Никиту Фомича за содействие в работе, которая позволит колхозам, да и всем, кто держит скот, повысить его продуктивность в виде молока и мяса… Слушает пастушок, насторожившись, разговор старших, а в голове, толпясь, кружат и кружат смутные мысли. О чём-то загадочно тайном и далёком, думает Санька, толкует Пётр Лазаревич, а ему, похоже, невидимое представляется в зримой сути. Наверно, кто-нибудь подсказывает свыше, а он, исполнительный, делает…

– Надо было, – говорит учёный, – поставил перед собою цель – вывести морозоустойчивый, многолетний и дающий полноценные семена сорт люцерны. Думал об этом ещё в студенческие годы. Думал, потому что видел: в Восточной Сибири нет нужных ей сортов люцерны, а «чужие» малонадёжны. В иные годы они не дают сена, а о семенах и говорить нечего…

«Зорок был, рано познал, что «надо», – уловил Санька весёлую мысль, – и пошёл напролом».

– Знакомлюсь с документами… Основатель Тулунской опытной станции Виктор Евграфович Писарев говорит, что изучение трав началось в 1914 году. Для посева использовались завозные из Америки и европейской части России семена, но растения вымерзли… Свою люцерну Писарев вывел в 1923 году, но и она оказалась нестойкой к перезимовке… Значит, поиски надо продолжать!.. Обратил внимание на гибрид, полученный ещё моими предшественниками Звездкиной и Назаровой. Они скрещивали местный сорт люцерны из Аларского района с Камалинской из Красноярского края. Посчастливилось – он-то и стал исходным материалом для создания надёжного сорта… Моя «таёжная» благополучно переносит суровую зиму, богата белками и даёт полноценные семена…

Наступила пауза… Тишину огласил Санька:

– Дядь Петь, я видел вашу люцерну… спасал от потравы, а то бы… Мужики рассмеялись… Марья Дмитриевна подала пастушку стакан парного молока.

– Спасибо, Саня, за помощь… Вместе с тобой-то осенью