При о. Стефане (прежнем настоятеле) батюшку стали исподволь отстранять от стола. Когда кухней ведала тётя Маруся (Мария Витальевна Тепнина. – Ю.П.), а старостой была Ольга, жительница г. Пушкино, которая выделяла маленькую сумму на кормёжку второго священника, отец Александр имел минимум пищи. А ему и надо минимум. Но вот «ушли» из старост Ольгу, оттеснили от хозяйства тётю Марусю, и отец Александр остался без обеда. Иногда ему предлагали со стола о. Стефана, но чаще он довольствовался сухим пайком, который привозил с собой.

Однажды женщина, готовившая пищу настоятелю, спросила Марию Витальевну: «Есть у отца Александра что-нибудь на обед, а то у меня супу немного осталося?» Новый настоятель о. Иоанн Клименко не восстанавливал элементарной этики, при которой ещё со времён апостолов заведено в Церкви: «Трудящийся достоин пропитания».

Мария Витальевна взяла на себя обязанности стряпухи (ей уже восемьдесят два года). Эта женщина нянчила его ещё в детстве…

Николай Каретников

Отец Александр рассказывал мне, что он имел объяснения с КГБ: эти боялись, как бы он не открыл потихоньку церковную школу, не начал обучать и духовно просвещать детей. «Вот старушки, с ними и должны заниматься, а молодёжь трогать нельзя!» Это давление длилось долгие годы, но остановить отца было невозможно. А ведь он никогда не занимался политикой. Занимался только верой и приводил людей к Господу.

Думаю, он им очень мешал, потому что последние два года получил возможность открыто проповедовать Евангелие в различных аудиториях и на телевидении, – каждое его слово отрицало режим в его онтологической сути. Мешал ещё и потому, что нёс на себе судьбы сотен, быть может, – тысяч людей. Мне известны многие из тех, кого он вытащил из бездны отчаяния.

Елена Кочеткова-Гейт

Когда отца Александра убили, началась охота за его словом. Мой брат Михаил, у которого была любительская видеокамера, делал записи его лекций и бесед. В то время такая камера была редкой и дорогой игрушкой, и люди, снимавшие отца Александра, были наперечёт. Особенно для КГБ. Они пришли к нам очень скоро после убийства отца Александра. Мы не открыли им дверь. Сначала они не говорили, что им нужно. Пришли второй раз. Нас с братом дома не оказалось, а мама их опять не впустила. На этот раз они уже открыто потребовали отдать плёнки с записями отца Александра. Угрожали, через дверь кричали, что они знают, что Миша собирается уезжать в Америку, и не выпустят его, пока он не отдаст им эти плёнки (Миша всё-таки уехал в декабре 1990 года). Последним аргументом была угроза: не хотите с нами говорить по-хорошему, так и пеняйте на себя, если что-нибудь случится с вашим сыном. А вдруг он «случайно» под машину попадёт? Бедная верная и любящая наша мама! Она боялась за Мишу, плакала, но дверь так и не открыла. Плёнки были переправлены за кордон вскоре после убийства батюшки – мы понимали очень хорошо, что их будут искать. Они сочли делом первостепенной важности изъятие и уничтожение видеоплёнок с записями лекций и бесед отца Александра. То, что произошло, говорит не просто о методах работы КГБ, что всем давно известно, но о метафизическом страхе всей Системы перед одним человеком. Размагничены были и все записи отца Александра, сделанные для передач на радио и телевидении.

Они испугались слова отца Александра! Весь великий и могучий Союз нерушимый республик свободных испугался проповеди всего одного верующего христианина! Испугались, когда стали понимать – какой проповеди и какого христианина! Это ли не улика против них самих? Это же очевидное свидетельство, что убийство было заказное, и организатором его было очень высокое и неприятное ведомство. Сколь же весома оказалась Радостная Весть в устах отца Александра, если за неё была назначена такая высокая цена – жизнь человека! Жизнь праведника, благовестника и истинного ученика своего Небесного Учителя.

Зоя Крахмальникова

Я часто ездила в Новую Деревню, когда собирала материалы для «Христианского чтения»[41], за которое впоследствии была осуждена. Отец Александр, к которому съезжалось множество православных людей и тех, кто ещё искал веру, был замечательным пастырем. У него была нежная душа, сильный ум, чистая совесть. Он любил Бога и своих духовных детей, которых посылал ему Бог. Отец Александр боялся за них – время было крутое. Не случайно его не раз вызывали на допросы в КГБ. Духовные дети молились за него в то время, когда ему угрожала беда. Они называли его отцом. Он и в самом деле был отцом – с сердцем, открытым каждому, кто приходил. Подойдёшь к нему на исповеди, он обнимет, спросит: «Ну, что случилось?» Помню, как мы отправились в Новую Деревню с композитором Николаем Каретниковым и с Александром Галичем, который тогда уже, как он сам писал, «вышел на поиски Бога». Когда служба закончилась, Галич подошёл ко кресту, и отец Александр сказал ему: «Я давно вас жду, Александр Аркадьевич». Он крестил тогда Галича, который стал его прихожанином. Незадолго до эмиграции Галича мы приехали домой к Меню, на станцию Семхоз. На землю уже спускались сумерки, и Галич пел свою прощальную песню «Когда я вернусь».

Когда мне исполнилось пятьдесят пять лет, я была в ссылке в селе Усть-Кан на Алтае. И мне в барак передали записку от отца Александра с поздравлением, благословением и пожеланием скорого возвращения. Я уничтожила её по прочтении и, как оказалось, была права. Ко мне вскоре пришли с обыском.

Священник Игнатий Крекшин

Следуя за многими мучениками и исповедниками Русской церкви XX века, кровь свою пролившими за истину Христову, отец Александр серьёзно и мужественно относился к возложенной на него миссии уже с самого начала своего служения, с конца пятидесятых годов, со времён очередного гонения на Церковь, совпавшего с оттепелью. Тогда эта миссия именовалась «религиозной пропагандой» и причислялась к преступлениям чуть ли не уголовным. Помню, в момент моего первого порыва принять священство – а время это было «весёлое»: начало афганской войны, удушение инакомыслия, настоящая слежка за ним, – так вот, как бы испытывая меня, в шутку, а на самом деле всерьёз, он сказал о маргинальном положении духовенства в советском обществе: «Вы знаете, мы, священники, принадлежим к третьему сорту, к париям. Чем, собственно, мы отличаемся от зэков?» Говорил он тогда, конечно, о подлинном Христовом священстве. Впрочем, проповедь Царства всегда была миру неудобна.

Юрий Кублановский

В 1982 году, 19 января, ко мне нагрянули с обыском. Восемь часов копались, простукивали стены, протыкали иглой подушки; как раз в то утро застрелился Цвигун, брежневская олигархия тонула в коррупции, а обыскивали меня – с всегда последней трёшкой в кармане. Опять допросы, уже не на Лубянке – в прокуратуре, потом в Лефортове. И вот дилемма: «Уезжайте – или намотаем на всю катушку, семь лет лагерей обеспечим, будьте уверены».

По дороге в Новую Деревню невольно присматривался, нет ли за мной «хвоста». О патовой моей ситуации отец Александр знал от западных «голосов» и общих знакомых. Успокаивал: эмиграция – не трагедия, чужбинный опыт может быть во благо, а не во вред, приводил много примеров, вдруг упомянул покойного Галича и запнулся, глянул искоса, словно попросил прощения за неловкий пример. Напоследок перекрестил: «С Богом!» Я поцеловал благословляющую знакомую руку.