Настоятель церкви явно работал на КГБ в роли осведомителя и не очень даже это скрывал. Всё, что происходило в приходе, становилось тотчас известным на Лубянке. Когда я общался с отцом Александром в сторожке – несколько раз видел две чёрные «Волги», которые демонстративно стояли рядом с окнами, – «слухачи», как мне кто-то тогда шепнул.

Потом, в 1986-м, вышли два фельетона в газете «Труд». Один из них назывался «Крест на совести» и обвинял отца Александра в таких «грехах», за которые либо сажали, либо отправляли за границу. За границу отец Александр уезжать не хотел. Однажды он сказал, что его мечта – быть тюремным священником. Думаю, что человека с такими устремлениями ни заграница, ни слава особенно не привлекали, а тюрьма особенно не пугала. После публикаций в «Труде» отца Александра стали вызывать на многочасовые допросы почти ежедневно. Я как-то спросил его – не страшно ли ему. Он задумался. «Нет, – сказал он, – не страшно. Просто каждый раз, когда туда еду, я не знаю, вернусь назад или нет».

Одна моя знакомая, которая сейчас живет в США, а тогда «боролась с режимом» и один раз подбивала меня пойти на демонстрацию сопротивления («я дам вам пистолет»), говорила: «Да кому нужен ваш отец Александр, что вы всех пугаете, что он в опасности, это же всё шоу, Андр-ю-ша, это же всё несерьёзно», – интонировала моя прекрасная подруга, грациозно картавя, не зная, что через год «шоу» плавно перетечёт в убийство.

Наталья Трауберг

В 1979-м, вскоре после смерти Елены Семёновны, отец Александр обсуждал со мной тогдашние темы: «Ехать – не ехать». «Туда» я уехать не могла, потому что это убило бы моих родителей – не только разлука с внуками, но и папин понятный страх. Всё же ровно за тридцать лет до этого его, космополита, называли в газетах «смердяковым» (с маленькой буквы)[42]. Дети, особенно – дочь, то ли переняли моё удушье, то ли их просто тянуло в Литву, и отец посоветовал мне туда переехать. Так мы и сделали, а вернулись в Москву перед самым Горбачёвым.

Четыре с лишним года, в начале восьмидесятых, оказались такими трудными, словно нас, как тех цыплят, придавили утюгом. Отец держался. Он держался всегда, меня кое-как спасала Литва. Мы писали друг другу короткие записки. Одной из темнейших зим я обозначила номера стихов «Сторож, сколько ночи? Сторож, сколько ночи?», и отец ответил тоже одними номерами: «Приближается утро, но ещё ночь».

В самом конце весны 1985-го мы спокойно говорили о том, что уже – не ночь. Летом двоим нашим прихожанам вернули книги и ещё что-то изъятое при обыске. Раньше, зимой 1984–1985-го, когда эти обыски были, отец любил повторять: «Сценарий пишут не они». Ему оставалось прожить пять лет.

…Скажу ещё о чудесах и библейских текстах. Когда появилась статья в «Труде», мы (без отца) были на лекции о пушкинском «Пророке». Женя Березина прислала мне записку, на случай, если я не знаю. Чтобы ответить, я стала копаться в сумке и обнаружила листочек, на котором зелёными буквами, под диктовку отца, записала ещё в 1970-х: «Не бойся, червь Иаков, малолюдный Израиль, Я – Господь Бог твой, держу тебя за правую руку, говорю тебе, не бойся, Я помогаю Тебе»; «И до старости вашей Я тот же буду, и до седины вашей я буду носить вас, Я создал, буду носить, поддерживать и опекать вас». У Исайи немножко иначе, но так – даже лучше.[124]

Отец Александр был исключительно милостлив и понимал, что все мы слабы. Он понимал, что КГБ – организация хитрая и страшная, лучше не попадаться, и которую не переиграешь. Он переигрывал, ведь кроме голубиной кротости отец Александр ещё был мудр как змей. Но другим не желал. И продолжал общаться даже с теми, кого КГБ «переиграл», кто не выдержал и перед кем закрывали двери. Самого его обыскивали денно и нощно, часто вызывали. А он с кагэбэшниками дружил, он с ними разговаривал и не любил, когда ими гнушались, не считали их за людей. Он пользовался случаем любого общения – в том числе и с ними, чтобы что-то такое заронить. Он не разделял людей на порядочных и непорядочных. Более того, боролся с этой позицией: вот, говорил он, интеллигенты не подавали руки – и доигрались. Он не считал, что он чем-то лучше этих людей: их Бог поставил так, его – так, и мы не знаем, как Бог сведёт концы. Я совершенно не представляю, чтобы он мог говорить о ком-то с пренебрежением или презрением, как нередко говорим мы.[125]

Священник Георгий Чистяков

В эти же годы меня вызвали как-то раз в военкомат, где сотрудник КГБ стал уговаривать меня «информировать» их о том, что я знаю из области новостей в религиозной сфере, сообщать о том, что читает молодёжь, чем она живёт, как обстоит дело с книгами из-за рубежа, и прочее. В полном отчаянии и боясь рассказать об этом родителям, которые бы чудовищно перепугались, я помчался в Новую Деревню, где рассказал об этом отцу Александру, уже уходившему из церкви, поэтому прямо по дороге. Тот рассмеялся и сказал: «Кто же с тобой беседовал? Наверное, “старлей” какой-нибудь… А вот меня вчера два часа подполковник обрабатывал на Лубянке».

Действительно, меня, молодого преподавателя Института иностранных языков, только «щупали», а его именно за молодёжь, которую он приводил к Богу, просто колошматили как могли. Следил за ним КГБ не переставая. У Библиотеки иностранной литературы, когда он читал там лекции, всегда дежурила их машина, в церкви постоянно появлялись агенты, по улице вслед за отцом Александром вечно ходили топтуны. И всё это на фоне всё более «набиравшей обороты», как писали тогда в газетах, Перестройки.

Наталия Шеманова (Никитина)

Поскольку некоторых уже вызывали в КГБ, мы эти темы обсуждали – как себя с ними вести. Читали разные рекомендации. Основной метод Солженицына был «не верь, не бойся, не проси». Рассказывали, как отец Александр Мень учил других выкручиваться. Мою подругу Машу приняли тогда в комсомол в институте. Как она ни сопротивлялась, ей не удалось отвертеться. Просто принесли и дали комсомольский билет, и ей ничего не оставалось, как взять его. Маша рассказывала, как она жаловалась отцу Александру: «Если меня вызовут и скажут: как же так, верующая и только что вступила в комсомол». А отец Александр ей сказал: «А вы им скажите: а что, я хуже других учусь?» Я знала его ответ по поводу комсомола: «В уставе ведь написано только о борьбе с религиозными предрассудками, а я, как верующая, тоже с ними борюсь».

Роза Адамянц-Тищенко

Откуда в отце Александре была эта удивительная способность – уделить хоть минутку внимания каждому, кто к нему обращался с вопросом или просто хотел поговорить? Причём человек в этот момент чувствовал: отец Александр всецело заинтересован именно им, именно его проблемой, бедой или радостью. Пожалуй, я ни в ком этого больше не видела. Даже если он очень спешил или сильно устал и в это время кто-то его о чём-то спрашивал, он успевал одним словом, взглядом или просто прикосновением дать почувствовать значимость порой бессловесного диалога.