Но если Оливер под влиянием таких впечатлений молчал, покаони ехали к месту его рождения дорогой, которую он никогда не видел, зато какойпоток воспоминаний увлек его в былые времена и какие чувства проснулись у негов груди, когда они свернули на ту дорогу, по которой он шел пешком, бедный,бездомный мальчик-бродяга, не имеющий ни друга, который бы помог ему, ни крова,где можно приклонить голову.

— Видите, вон там! Там! — воскликнул Оливер, сволнением схватив за руку Роз и показывая в окно кареты. — Вон тотперелаз, где я перебрался; вон та живая изгородь, за которой я крался, боясь,как бы кто-нибудь меня не догнал и не заставил вернуться. А там тропинка черезполя, ведущая к старому дому, где я жил, когда был совсем маленьким. Ах, Дик,Дик, мой милый старый друг, как бы я хотел тебя увидеть!

— Ты его скоро увидишь, — отозвалась Роз, ласковосжимая его стиснутые руки. — Ты ему скажешь, как ты счастлив и каким сталбогатым; скажешь, что никогда еще не был так счастлив, как теперь, когдавернулся сюда, чтобы и его сделать счастливым!

— О да! — подхватил Оливер. — И мы… мы увеземего отсюда, оденем его, будем учить, пошлем в какое-нибудь тихое местечко вдеревне, где он окрепнет и выздоровеет, да?

Роз ответила только кивком: мальчик так радостно улыбалсясквозь слезы, что она не могла говорить.

— Вы будете ласковы и добры к нему, потому что со всемивы такая, — сказал Оливер. — Я знаю, вы заплачете, слушая егорассказ; но ничего, ничего, все это пройдет, и вы опять начнете улыбаться — яэто тоже знаю, — когда увидите, как он изменится… Так отнеслись вы и комне… Он мне сказал: «Да благословит тебя бог», — когда я решилсябежать! — с умилением воскликнул мальчик. — А теперь я скажу: «Даблагословит тебя бог», — и докажу ему, как я люблю его.

Когда они достигли, наконец, города и ехали узкими егоулицами, оказалось нелегко удержать мальчика в пределах благоразумия. Здесьбыло заведение гробовщика Сауербери, точь-в-точь такое же, как и в прежниевремена, только не такое большое и внушительное, каким оно ему запомнилось;здесь были хорошо знакомые лавки и дома, — чуть ли не с каждым из них онсвязывал какое-нибудь маленькое происшествие; здесь была повозка Гэмфилда — тасамая, что и прежде, — и стояла она у двери старого трактира; здесь былработный дом, мрачная тюрьма его детства, с унылыми окнами, хмуро обращенными кулице; здесь был все тот же тощий привратник у ворот, при виде которого Оливеротпрянул, а потом сам засмеялся над своей глупостью, потом заплакал, потомснова засмеялся. В дверях и окнах он видел десятки знакомых людей; здесь почтивсе осталось по-прежнему, словно он только вчера покинул эти места, а та жизнь,какую он вел последнее время, была лишь счастливым сном. Однако это былаподлинная, радостная действительность.

Они подъехали прямо к подъезду главной гостиницы (на которуюОливер смотрел, бывало, с благоговением, считая ее великолепным дворцом, нокоторая утратила часть своего великолепия и внушительности). Здесь уже ждал ихмистер Гримуиг, поцеловавший молодую леди, а также и старую, когда они вышли изкареты, словно приходился дедушкой всей компании, — мистер Гримуиг,расплывавшийся в улыбках, приветливый и не выражавший желания съесть своюголову, — да, ни разу, даже когда поспорил с очень старым форейтором ократчайшем пути в Лондон и уверял, что он лучше знает, хотя только один разехал этой дорогой, да и то крепко спал. Их ждал обед, спальни былиприготовлены, и все устроено, словно по волшебству.

И все же, когда по прошествии получаса суматоха улеглась,снова наступило то неловкое молчание, которое сопутствовало их путешествию. Заобедом мистер Браунлоу не присоединился к ним и оставался в своей комнате. Двадругих джентльмена то приходили торопливо, то уходили с взволнованными лицами,а в те короткие промежутки времени, пока находились здесь, беседовали друг сдругом в сторонке.

Один раз вызвали миссис Мэйли, и после часового отсутствияона вернулась с опухшими от слез глазами. Все это породило беспокойство ирастерянность у Роз и Оливера, которые не были посвящены в новые тайны. Внедоумении они сидели молча либо, если обменивались несколькими словами,говорили шепотом, словно боялись услышать звук собственного голоса.

Наконец, когда пробило девять часов и они начали подумывать,что сегодня вечером им ничего больше не придется узнать, в комнату вошли мистерЛосберн и мистер Гримуиг в сопровождении мистера Браунлоу и человека, при видекоторого Оливер чуть не вскрикнул от изумления: его предупредили, что придетего брат, а это был тот самый человек, которого он встретил в городе, гдебазар, и видел, когда тот вместе с Феджином заглядывал в окно его маленькойкомнатки. Монкс бросил на пораженного мальчика взгляд, полный ненависти,которую даже теперь не мог скрыть, и сел у двери. Мистер Браунлоу, державший вруке какие-то бумаги, подошел к столу, у которого сидели Роз и Оливер.

— Это тягостная обязанность, — сказал он, —но заявления, подписанные в Лондоне в присутствии многих джентльменов, должныбыть в основных чертах повторены здесь. Я бы хотел избавить вас от унижения, номы должны услышать их из ваших собственных уст, прежде чем расстанемся. Причинавам известна.

— Продолжайте, — отвернувшись, сказал тот, к комуон обращался. — Поторопитесь. Думаю, я сделал почти все, что требуется. Незадерживайте меня здесь.

— Этот мальчик, — сказал мистер Браунлоу, притянувк себе Оливера и положив руку ему на голову, — ваш единокровный брат,незаконный сын вашего отца, дорогого моего друга Эдвина Лифорда, и бедной юнойАгнес Флеминг, которая умерла, дав ему жизнь.

— Да, — отозвался Монкс, бросив хмурый взгляд натрепещущего мальчика, у которого сердце билось так, что он мог услышать егобиение. — Это их незаконнорожденный ублюдок.

— Вы позволяете себе оскорблять тех, — суровосказал мистер Браунлоу, — кто давно ушел в иной мир, где бессильны нашижалкие осуждения. Оно не навлекает позора ни на одного живого человека, заисключением вас, воспользовавшегося им. Не будем об этом говорить… Он родился вэтом городе.

— В здешнем работном доме, — последовал угрюмыйответ. — У вас там записана эта история. — С этими словами оннетерпеливо указал на бумаги.

— Вы должны сейчас ее повторить, — сказал мистерБраунлоу, окинув взглядом слушателей.

— Ну так слушайте! — воскликнул Монкс. — Когдаего отец заболел в Риме, к нему приехала жена, моя мать, с которой он давноразошелся. Она выехала из Парижа и взяла меня с собой — мне кажется, она хотелаприсмотреть за его имуществом, так как сильной любви она к нему отнюдь непитала, так же как и он к ней. Нас он не узнал, потому что был без сознания ине приходил в себя вплоть до следующего дня, когда он умер. Среди бумаг у негов столе мы нашли пакет, помеченный вечером того дня, когда он заболел, иадресованный на ваше имя, — повернулся он к мистеру Браунлоу. — Наконверте была короткая приписка, в которой он просил вас после его смертипереслать этот пакет по назначению. В нем лежали две бумаги — письмо к этойдевушке — Агнес — и завещание.