— Что вы можете сказать о письме? — спросил мистерБраунлоу.

— О письме?.. Лист бумаги, в котором многое былозамарано, с покаянным признанием и молитвами богу о помощи ей. Он одурачилдевушку сказкой, будто какаято загадочная тайна, которая в конце концов должнараскрыться, препятствует в настоящее время его бракосочетанию с ней, и онажила, терпеливо доверяясь ему, пока ее доверие не зашло слишком далеко и она неутратила то, чего никто не мог ей вернуть. В то время ей оставалось всегонесколько месяцев до родов. Он поведал ей обо всем, что намеревался сделать,чтобы скрыть ее позор, если будет жив, и умолял ее, если он умрет, непроклинать его памяти и не думать о том, что последствия их греха падут на нееили на их младенца, ибо вся вина лежит на нем. Он напоминал о том дне, когдаподарил ей маленький медальон и кольцо, на котором было выгравировано ее имя иоставлено место для того имени, какое он надеялся когда-нибудь ей дать; умолялее хранить медальон и носить на сердце, как она это делала раньше, а затемснова и снова повторял бессвязно все те же слова, как будто лишился рассудка.Думаю, так оно и было.

— А завещание? — задал вопрос мистер Браунлоу.

Оливер заливался слезами. Монкс молчал.

— Завещание, — заговорил вместо него мистерБраунлоу, — было составлено в том же духе, что и письмо. Он писал онесчастьях, какие навлекла на него его жена, о строптивом нраве, порочности,злобе, о том, что уже с раннего детства проявились дурные страсти у вас, егоединственного сына, которого научили ненавидеть его, и оставил вам и вашейматери по восемьсот фунтов годового дохода каждому. Все остальное своеимущество он разделил на две равные части: одну для Агнес Флеминг, другую дляребенка, если он родится живым и достигнет совершеннолетия. Если бы родиласьдевочка, она должна была унаследовать деньги безоговорочно; если мальчик, толишь при условии, что до совершеннолетия он не запятнает своего имени никакимпозорным, бесчестным, подлым или порочным поступком. По его словам, он сделалэто, чтобы подчеркнуть свое доверие к матери и свое убеждение, укрепившееся сприближением смерти, что ребенок унаследует ее кроткое сердце и благороднуюнатуру. Если бы он обманулся в своих ожиданиях, деньги перешли бы к вам; иботогда — и только тогда, когда оба сына были бы равны, — соглашался онпризнать, что права притязать на его кошелек в первую очередь имеете вы,который никогда не притязал на его сердце, но еще в раннем детстве оттолкнулего своей холодностью и злобой.

— Моя мать, — повысив голос, сказал Монкс, —сделала то, что сделала бы любая женщина. Она сожгла это завещание. Письмо таки не достигло места своего назначения; но и письмо и другие доказательства онасохранила на случай, если эти люди когда-нибудь попытаются скрыть пятно позора.Отец девушки узнал от нее правду со всеми преувеличениями, какие моглаподсказать ее жестокая ненависть, — за это я люблю ее теперь. Под гнетомстыда и бесчестья он бежал со своими детьми в самый отдаленный уголок Уэльса,переменив даже свою фамилию, чтобы друзья не могли отыскать его убежище; издесь, спустя некоторое время, его нашли мертвым в постели. За несколько недельдо этого девушка тайком ушла из дому; он искал ее, бродя по окрестным городам идеревням. В ту самую ночь, когда он вернулся домой, уверенный, что онапокончила с собой, чтобы скрыть свой и его позор, его старое сердце разорвалось.

Наступило короткое молчание, после которого мистер Браунлоупродолжал рассказ.

— По прошествии многих лет, — сказал он, —мать этого человека — Эдуарда Лифорда — явилась ко мне. Он покинул ее, когдаему было только восемнадцать лет; похитил у нее драгоценности и деньги; играл вазартные игры, швырял деньгами, не останавливался перед мошенничеством и бежалв Лондон, где в течение двух лет поддерживал связь с самыми гнусными подонкамиобщества. Она страдала мучительным и неизлечимым недугом и хотела отыскать егоперед смертью. Начато было дознание, и предприняты самые тщательные поиски.Долгое время они были безрезультатны, но в конце концов увенчались успехом, ион вернулся с матерью во Францию.

— Там она умерла после долгой болезни, — продолжалМонкс, — и на смертном одре завещала мне эти тайны, а также неутолимую исмертельную ненависть ко всем, кого они касались, — хотя ей незачем былозавещать ее мне, потому что эту ненависть я унаследовал гораздо раньше. Онаотказывалась верить, что девушка покончила с собой, а стало быть и с ребенком,и не сомневалась, что родился мальчик и этот мальчик жив. Я поклялся ейзатравить его, если он когда-нибудь появится на моем пути; не давать ему ниминуты покоя; преследовать его с самой, неукротимой жестокостью; излить на неговсю сжигавшую меня ненависть и, если сумею, притащить его к самому подножиювиселиц, и тем посмеяться над оскорбительным завещанием отца. Она была права.Он появился, наконец, на моем пути. Я начал хорошо, и, не будь этих болтливыхшлюх, я бы кончил так же, как начал!

Когда негодяй скрестил руки и в бессильной злобе сталвполголоса проклинать самого себя, мистер Браунлоу повернулся к потрясеннымслушателям и пояснил, что еврей, старый сообщник и доверенное лицо Монкса,получил большое вознаграждение за то, чтобы держать в сетях Оливера, причемчасть этого вознаграждения надлежало возвратить в случае, если тому удастсяспастись, и что спор, возникший по этому поводу, повлек за собой их посещениезагородного дома с целью опознать мальчика.

— Медальон и кольцо? — сказал мистер Браунлоу,поворачиваясь к Монксу.

— Я их купил, у мужчины и женщины, о которых говорилвам, а они украли их у сиделки, которая сияла их с трупа, — не поднимаяглаз, ответил Монкс. — Вам известно, что случилось с ними.

Мистер Браунлоу кивнул мистеру Гримуигу, который,стремительно выбежав из комнаты, вскоре вернулся, подталкивая вперед миссисБамбл и таща за собою упирающегося супруга.

— Уж не обманывают ли меня глаза, или это в самом делемаленький Оливер? — воскликнул мистер Бамбл с явно притворнымвосторгом. — Ах, Оливер, если бы ты знал, как я горевал о тебе!..

— Придержи язык, болван! — пробормотала миссисБамбл.

— Это голос природы, природы, миссис Бамбл! —возразил надзиратель работного дома. — Неужели я не могу расчувствоваться— я, воспитавший его по-приходски, — когда вижу, как он восседает здесьсреди леди и джентльменов самой приятнейшей наружности! Я всегда любил этогомальчика, как будто он приходился мне родным… родным дедушкой, — продолжалмистер Бамбл, запнувшись и подыскивая удачное сравнение. — Оливер, дорогоймой, ты помнишь того достойного джентльмена в белом жилете? Ах, Оливер, напрошлой неделе он отошел на небо в дубовом гробу с ручками накладного серебра.

— Довольно, сэр! — резко сказал мистерГримуиг. — Сдержите свои чувства.

— Постараюсь по мере сил, сэр, — ответил мистерБамбл. — Как поживаете, сэр? Надеюсь, — вы в добром здоровье.